Зубки блещут жемчугом…
Ах ты, Катя, моя Катя,
Толстоморденькая…
(Александр Блок)
Два Блока
Мы знаем двух Блоков. Мечтательного софиолога, автора удивительной «Незнакомки» и романтической «Розы и креста». И Иного Блока – поэта «Двенадцати» и «Скифов», проклятого российской интеллигенцией, попутчика левых эсеров, революционного безумца. Между «двумя Блоками» бездна. Революция 1917 года раздвоила Александра Александровича. Можно говорить о психической мутации «короля поэтов».
Как это ни удивительно, но поворотным событием в блоковской судьбе оказалось его участие на правах главного редактора в Чрезвычайной комиссии Временного правительства. По настоянию Керенского комиссия должна была выявить факт государственной измены царской семьи в пользу Германии. Перед комиссией предстали бывшие царские министры, высокопоставленные полицейские, фрейлины.
Факт измены доказан не был, но фигура невинноубиенного старца Распутина-Новых «проела чрезвычайщикам мозги». Распутин на следствии затмил и царя, и кайзера, и революцию. Следователи и свидетели, и обвиняемые перепутались друг с другом в своих симпатиях и антипатиях к «Гришке». Он продолжал магнетизировать петербургскую публику «С-Той-стороны». Бывший товарищ министра внутренних дел, опытнейший сыскарь и «отец филёрам» Белецкий однажды не выдержал и заплакал: «Гришка снится мне ночами». Следователь-комиссар Владимир Руднев места себе не находил, говорил и говорил Блоку о Распутине «просто и хорошо». Комиссары уже двоились. В помощь Рудневу назначили его однофамильца Тихона Руднева, а по «распутинщине» выделили отдельную «следственную часть», разумеется — №13. Отныне она официально занималась «обследованием деятельности тёмных сил»!
Конечно – это не мы ещё пока с вами, читатель, сошли с ума. Это первыми сделали «комиссионеры» Временного Правительства.
Бывший глава МВД Хвостов после радостных показаний «как я боролся с распутинщиной» выходил на безлюдные улицы и стрелял собак. Факт документальный. А Распутин хохотал над ними. Многие видели его летом 1917, гоняющим по Петрограду на автомобиле с жёлтыми фарами, с монголами.
Чего же было ждать от Блока? Он, как главный редактор, стенографировал всё!
Блок ищет Распутина
Он всегда симпатизировал Распутину. Как и многие русские интеллигенты, искал в его приходе к царю смысл русской истории – сверхидею братской встречи народа и императора. Будто бы в небе столкнулись две великие планеты: Распутин-Русский Народ и Царь-Государь.
«В испепеляющих сапогах перед троном плясало Слово» (Клюев)
Искры, брызнувшие от встречи, спалили русскую галактику.
Петроград затмило «магелланово облако». Затмило оно и храбрую, стриженную на военный манер «бобриком» (под Сашу Керенского) головушку Александра Блока. После пары недель работы во временной чрезвычайке Блок договорился:
«Ночь, как мышь, глаза мои, как у кошки: сидит во мне Гришка, и жить люблю, а не умею, и – когда же старость? И много, много, а за всем – Люба».
Жена и Распутин свили гнездо в черепе главного поэта Серебряного века.
Из жены лепил то хлыстовскую «Богородицу», то Прекрасную Даму, а из Распутина?
И вообще насколько возможно такое духовселение?
Современники не знали популярных примеров, несмотря на заражённость общества спиритизмом. Но антропология была в зачатке. Фробениуса только собирались переводить на русский язык, своих народников-этнографов Тан-Богораза и Штернберга читали плохо. Они изучали сибирские народы и культы, а не свой русский – сферу реального интереса петербургских салонов.
А ведь шаманизм – это не сеансы магнетизёра в бродячем цирке. Блок столкнулся с чем-то страшным, выходящим за рамки всех известных ему до этого экспериментов с культурой, религией, полом.
Ночь с духами
Спустя 100 лет, ознакомившись с критическим случаем, мы первым делом припомнили бы Кастанеду и вселение в пациента духа пейотля, блистательного изумрудного кузнечика размером с дом. Что-то похожее визжал в микрофон молоденький Моррисон: «Души трех индейцев из разбитого автомобиля посреди пустыни бросились на меня четырехлетнего ребенка! Они до сих пор во мне».
Шутки и опыты с «духом Гриши» всегда заканчиваются одинаково.
Помню, как евразийцы проводили в Питере арт-политическую кампанию «Имя России – Григорий Распутин». Начали с культурологической научно-практической конференции в Юсуповском дворце (с экскурсией по музею восковых фигур). Потом провели митинг у памятника Гоголя в честь Распутина с местными монархистами и коммунистами. Отстояли и службу в часовне на Сенной по Григорию Новых — местночтимому святому. Также евразийцы посетили из любопытства квартиры старца на Гороховой и Африки на Фонтанке.
После такого триумфа духа надо было уезжать. Забронировали купе на троих: на меня, Гинтовта и Акваланга, с четвертым выкупленным местом. Товарищи дошли до поезда, после чего выяснилось, что Аквалангу надо купить коробочку апельсинового сока, а Гинтовту немедленно пожать руку некоему персонажу, экстренно прибывшему на вокзал. Больше я их не видел. Мои друзья пропали в петроградской метели. Но в пустом купе «Метрополиса» я ехал не один. Между сном и явью я наблюдал его переполненность. В Москву из Питера отправились три, разбуженных нами персонажа, три неизвестных мне сущности. Разумеется, все они были связаны с Распутиным, а для визита в МСК духи выбрали меня своим поводырем.
Песнь о 12 разбойниках
Вот так же и с Блоком. Знакомство с распутинским делом пошатнуло его представления о привычном и дозволенном. Словно бы прислал старец Александру Александровичу инициатическую стенгазету С-Того-Света. С членства во временном ЧК и почти до самой смерти Блок написал из стихов «Двенадцать» и «Скифов» — и практически больше ничего. Но и этого хватило, чтобы перевернуть русскую литературу набекрень.
«Двенадцать» накатаны в лихой кабацкой манере, может быть, есенинской, но вовсе не в фирменно-блоковской. Перечитав в очередной раз поэму, я вспомнил сходу, во-первых «Мурку», ну и незабываемое от Александра Яклевича: «Ты шубки беличьи носила, кожу крокодила…»:
У тебя на шее, Катя,
Шрам не зажил от ножа.
У тебя под грудью, Катя,
Та царапина свежа!
Эх, эх, попляши!
Больно ножки хороши!
В кружевном белье ходила —
Походи-ка, походи!
С офицерами блудила —
Поблуди-ка, поблуди!
Эх, эх, поблуди!
Сердце ёкнуло в груди!
Помнишь, Катя, офицера —
Не ушел он от ножа…
Аль не вспомнила, холера?
Али память не свежа?
Эх, эх, освежи,
Спать с собою положи!
Гетры серые носила,
Шоколад Миньон жрала,
С юнкерьем гулять ходила —
С солдатьем теперь пошла?
Эх, эх, согреши!
Будет легче для души!
Но песни «Мурка» и «Гоп-стоп» написали позже, скорее можно говорить о влиянии Блока на Розенбаума и Соколовского. Наоборот – не получается…
Поэма «Двенадцать» — о бандитах и разбойниках под красными флагами. «Наркомскиф» Иванов-Разумник в предисловии к поэме (1) так и записал: «чёрные злодеи»…
Сам Блок говорил не раз, что «зачалом» для поэмы послужило сказание об атамане Кудеяре и 12 разбойниках из «Кому на Руси жить хорошо» Николая Некрасова. Как же песню о разбойниках шикарно исполнял Шаляпин!
Жило двенадцать разбойников,
Жил Кудеяр-атаман,
Много разбойники пролили
Крови честных християн.
Тайный Царь
Но, если бы вы, друзья, знали, кто такой Кудеяр – вы бы вздрогнули!
По одной из версий – он тайный сын Василия III от сосланной в монастырь его жены Соломонии, родившийся в монастыре, спрятанный монахами в скитах. Потом он, якобы, основал Сечь вместе с Байдой Вишневецким и уже оттуда вернулся на Русь, вступил к Грозному в Опричнину и царь-де – называл его братом. Это он навёл крымских татар Давлет-гирея на Москву, показав им броды. И сошло ему всё с рук – Грозный по загадочным причинам «брата» простил (2).
Следующая хронология выводит происхождение Кудеяра от польского короля Стефана Батория. А есть чуть ли не исторические исследования о принадлежности мифического вельможи-атамана к древнему литовскому роду Волков (Волковых), происходящих напрямую от князя-чародея и оборотня Всеслава Полоцкого.
В любом случае странный господин с персидским именем Кудеяр («Возлюбленный Бога») – это народный прообраз главного русского средневекового разбойника и, что поразительно, – брата или ближайшего родственника русского царя. Грабил он обозы и караваны, осуществлял справедливость и «чёрный передел», оставил после себя, как Стенька Разин, великие клады, кои по сию пору ищут по всей Русской Равнине – от Саратова до Литвы. При нападении Кудеяр подавал сигнал петушиным кликом (откуда, вроде бы — город Петушки и выражение «пустить красного петуха»).
Перед нами — готовый «тайный царь» Руси, «скрывающийся» в скитах, чащобах, болотах, в Крыму, в Сечи, в Литве, на таинственных и опасных окраинах. Король-пограничник, закончивший (и начавший) жизнь в монашестве, в покаянии и жестоком посте. Святой убийца. Даже по фамилии«волк», т.е. «скиф» — типологический, как мы и описали их в «Скифской мобилизации» — сегодня в Опричнине – завтра в Казатчине! (3)
Друг и соратник Блока по «скифству» — Андрей Белый нарисовал своего Кудеярова – главарём секты «голубей», милосердных убийц, странных экспериментаторов над полом и рождением Нового Человека (задолго до появления «Лунного дитя» Кроули). (4) Серебряный голубь Кудеяров выбирает для своей церкви-банды «красного петуха» русских социалистов в качестве тотемного и птичьего приятеля. С «сицилистами» его религиозная ватага заключает политический союз.
Оригинальный куплетист
Помимо Кудеяра и Кудеярова у Блока был и Савояров — блистательный исполнитель и основатель русского городского романса — «эксцентричный куплетист». Вечно в цилиндре Савояров поджидал в кабаках «дорогого гостя», перепевая на уличный лад «Ночь, улица, фонарь, аптека». Ну, а Блок внимательно прислушивался к савояровскому слогу, ритму и даже манере исполнения. Водил туда и свою «Богородицу» — Любу Менделееву, дабы «вдышала» она жестюэли и кривляния Савоярова, чтобы читала А.А.Б. «по-савояровски». Через этого куплетиста, переодевавшегося иногда в кепочку и пальтишко, и перевоплощавшегося тогда подлинным Шариковым или мистером Хайдом, Блок и «взял» улицу, «запечатлел» её в поэме «Двенадцать» — в сказке про рдяных священных душегубов.
Отморозки
Зимой 1917-18 Блок слушал метель, собачий вой на улицах и космические интер-шумы. Пластинки Савоярова крутились за граммофонной трубой.
Тогда за Блоком пришли 12 красных солдат. Из снов, из метели, из дремучего леса, как «Двенадцать месяцев». Красные патрули по улицам Петрограда бродили действительно дюжинами. Они рисовали штыками на сугробах, на иероглифах бурана, на собачьих животах нотные крюки двенадцати ревущих созвездий.
Они боролись с буржуйской сволочью, палили из «трёхлинеек» в Святую Русь, тормозили пролётки с «несознательным элементом». На одной катался бывший красноармеец Ванька со всеобщей любимицей Катькой. Встреча. Ярость. Пошмаляли. Пролётка улетает. Катька мертва. Убийца переживает. Петруха. Парни ему не рекомендуют этого делать.
Держите шаг, неугомонный не дремлет враг…
Абсолютно иная логика нелюдей. Отморозков и беспредельщиков. Врагов человечества. Жителей планеты Нибиру или Глория. Тех, что, по мнению обывателя «стрелять надо!». Отстреляют ещё, подождите.
Разбей каменное сердце
Сюжет, однако, блоковский не нов. Мотив женоубийства с последующей отправкой персонажа в специальное сакральное житие описан в русских былинах весьма подробно. Именно так и кончается знаменитая «свадьба Степана Разина»: «И за борт её бросает в набежавшую волну». Царь-Кудеяр решает вопрос с киевской любовью-красой не менее круто:
Долго боролся, противился
Господу зверь-человек,
Голову снес полюбовнице
И есаула засек.
Совесть злодея осилила,
Шайку свою распустил,
Роздал на церкви имущество,
Нож под ракитой зарыл.
В этом мифологическом уравнении живёт своя логика, вряд ли до конца понятная в нашей юдоли неписанных правил и государственных законов.Чтобы отправиться в Иное — надо потерять всё. Принести в жертву самое дорогое. Например, засевшую в сердце занозу чудовищной любви. Суфии и хасиды предлагают в такой (да и не в такой) ситуации взрывать фиброзно-мышечный орган, словно гранату: «Разрушь моё сердце, чтобы освободить в нём место для безграничной любви». Так поют суфии и пляшут:
«Смотри не обломай перо об это каменное сердце».
«Убей Любовь, дабы получить Правду Иную».
Вот вам Евангелие от Блока. Нетипичное и невероятное для этого человека и поэта. Страстного женолюба, женострадальца, софиолога, боготворившего Прекрасную Даму, страстно искавшего в Революции разбуженных Богородиц и оскопившихся, превратившихся в священных женщин «римских большевиков». (5)
А в «Двенадцати»: Раз и Два. По-савояровски (и кудеяровски просто):
Злоба, грустная злоба
Кипит в груди…
Черная злоба, святая злоба…
Товарищ! Гляди
В оба!
«Демонтировать любовь, дабы стать способными любить. Демонтировать свою собственную самость, дабы, наконец, быть одинокими и встретить подлинного двойника на другом конце линии”. (6)
Дальше действительно полетели в колокольни света. В смысле – убей любовь земную – получи билет в Царствие Небесное.
Впереди красных отморозков идёт тень, в которую они время от времени постреливают, но следуют за Ним упрямо и стойко. Это никто иной — как Христос. Предводитель стаи большевистско-левоэсеровских волков!
Царь-Разбойник
Страшно. Чудовищно. Невозможно.
А дальше спросим себя, а кто он такой — Христос?
Помимо того, что он Бог для миллиардов грешников?
Для своих современников Христос – разбойник и революционер. А также самозванец, утверждавший, что он Царь из колена Давидова. Умер Исус на кресте, а крестов было три, потому что убивали Царя меж двух разбойников. Между Безумным Разбойником и Разбойником Благоразумным. Благоразумный душегуб Рах Исуса пожалел, за что первым после Еноха и Илии попал в Рай. Стоит ли ещё продолжать?
Царь-священник, Помазанник-Разбойник, живший среди мытарей и блудниц и распятый среди разбойников — по-разбойничьи.
С кем должен был быть Христос, явись он на Русь в январе 18 года? Да, конечно с ними:
Трах-тах-тах! — И только эхо
Откликается в домах…
Только вьюга долгим смехом
Заливается в снегах…
Трах-тах-тах!
Трах-тах-тах…
…Так идут державным шагом,
Позади — голодный пес,
Впереди — с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз —
Впереди — Исус Христос.
С лихими людьми из ледяной скифской пустыни. Со Священным, свалившимся в кровавые флаги и волчьи глазницы-орбиты людей-мутантов. С ними. Впереди них. Как царь-партизан Кудеяр с рубиновым петухом на плече. Священное вызывает ужас и восхищение. Приносит Страх Божий и подлинную любовь из-за границы космических вод. Любовь речных ледышек Небесного Иерусалима.
Скиф Александр Блок открыл ворота Иному. Он разбил своё сердце, запустил к себе в голову Гришку, был проклят друзьями (7) и русской интеллигенцией, неоценён, заподозрен и арестован большевиками.
Но он видел Христа.
И 12 Его Разбойников.
И составил для Новых Скифов Благую Весть.
Двенадцать.
Скоро-скоро.
Евангелие от Александра.
Господу Богу помолимся,
Будем ему мы служить,
За Кудеяра-разбойника
Господа Бога молить.
Павел Зарифуллин
(1) «Испытание в грозе и буре» — предисловие к поэмам «Скифы» и «Двенадцать», издательство «Революционный социализм» партии левых социалистов-революционеров (интернационалистов), Петроград, 1918
(2) Кудеяр наказал Грозного за гордыню строительства напротив Кремля (там, где сейчас Университет) «Опричного дворца» по образцу Небесного Иерусалима. Степняки по настоянию Кудеяра дворец сжигают. Грозный кается и распускает Опричнину.
(3) «Скифы» демонстрируют поведение сказочных «трикстеров» — двойственность и амбивалентность. Они играют вне социальных правил. Как и прототип песни «Мурка» — сподвижница «Батьки» Махно Маруся Никифорова – сегодня в анархо-банде «занималась черными делами» «в кольцах и браслетах», а на завтра — «в кожанной тужурке» в опричнине ЧК. Подробнее: http://www.gumilev-center.ru/skifskaya-mobilizaciya/
(4) «Голуби» прибирают к себе молодого интеллигента «жестяного петушка» Дарьяльского для того, чтобы тот «учинил» сектантке (с помощью Святого Духа) хлыстовского сверхчеловека. Когда ничего не выходит – пускают «горластого петушка» под нож.
(5) Блок отправился в «литературные попутчики» не к большевикам, а к «левым эсерам», к «партии мамы» — Маруси Спиридоновой. В ней ему грезилась новая «Богородица Революции». С восторгом пишет в дневнике: «Мы сидели на литературном «скифском» заседании. Мария Александровна приоткрыла дверь и посмотрела на меня!» От слишком «мужественных» большевиков Блок ожидает «священного оскопления», как это однажды сделал Катилина – «римский большевик». Критик Эткинд точно подметил, что в произведениях Блока мужчины всегда гибнут или оскопляются перед магической женской силой. Исключение – поэма «Двенадцать».
(6) Делёз и Гваттари «Капитализм и шизофрения. Тысяча плато» «Три новеллы или что произошло?», Екатеринбург. 2010
(7) Николай Гумилёв предъявлял Блоку «невероятность» финала – с появлением Христа во главе стаи головорезов. Он утверждал, что благодаря появлению «Двенадцати» и стало возможным убийство царя Николая. На что Александр Блок тихо отвечал: «Коля, Христос – всё-таки был». Но в таком случае – Гумилёв оказался прав. Если Христос пришёл, то зачем русским какой-то другой царь? Николай Гумилёв сам автор сходного с «Двенадцатью» сюжета:
И умру я не на постели, При нотариусе и враче, А в какой-нибудь дикой щели, Утонувшей в густом плюще, Чтоб войти не во всем открытый, Протестантский рай, А туда, где разбойник, мытарь И блудница крикнут: вставай!