Продолжение трактата «Советские новогодние ритуалы как крипто-инициатические практики неотамплиеровСказка «Мороз Иванович» даже при самой острой заинтересованности в личности автора, не впечатляет как литературный памятник. Это всего лишь достаточно сухое изложение широко распостранённой назидательной сказочной фабулы: трудолюбивая девочка (чаще всего падчерица) восторжествовала над нерадивой сестрой и получила награду.
Две девочки в этой сказке даже не носят обычных имён, сразу же фабула вычерчивается — сухо и схематически: «В одном доме жили две девочки Рукодельница да Ленивица».
Няня, наблюдающая за ними, — та, которая заставляет их отправиться к Морозу, — носит христианское имя Параскева (семантическое значение — «предпраздничный день», «предшествование праздничному (сакральному) акционату»).
Для детской сказки эти имена слишком скучны и уныло-дидактичны (что не мог не понимать одарённый весьма тонким вкусом кн. Одоевский), но в глазах посвящённого это противопоставление функционалов сразу указывает на герметический смысл текста: это — противопоставление Мастера и Профана. (Кстати, отчество Мороза в названии сказки может служить указанием на Иоанновский градус, что соответствует адептическому статусу (роли фамулуса) Рукодельницы).
Сразу выясняется: Рукодельница обладает навыками в практической химии: «да еще какая затейница: коли вода нечиста, так свернет лист бумаги, наложит в неё угольков да песку крупного насыплет, вставит ту бумагу в кувшин да нальет в нее воды, а вода-то знай проходит сквозь песок да сквозь уголья и каплет в кувшин чистая, словно хрустальная».
В результате случайности (потеря ведёрка) Рукодельница (мастер) нисходит в колодец, на дне которого обитает «старик Мороз Иванович».
Далее достаточно подробно описывается инициация, длящаяся три дня, в течение коей Р. исполняет поручения Мороза (будничные, сервильные, акцентированно технологические) и задаёт ему три
ритуальных вопроса: «зачем ты зеленую травку под снежной периной держишь», » зачем ты в колодце сидишь?», » зачем ты зимой по улицам ходишь да в окошки стучишься?».
На награду она получает » целую горсть серебряных пятачков» и » на память брильянтик косыночку закалывать».
По настоянию няни Параскевы и Ленивица (профан) приступает к инициации, отправляется в колодец — крайне неохотно: «Ленивице очень не по вкусу было идти к старику работать. Но пятачки ей получить хотелось и брильянтовую булавочку тоже». Няня мотивирует её корыстными побуждениями («у нас к празднику денег мало»), — отчётливый контраст мотивации Мастера (исправление собственной ошибки, восполнение утраченного»).
Ленивица, как и следует ожидать, демонстрирует эклектическую праксиологию модальности: «Кушать-то она любила, а подумать, как готовилось кушанье, это ей в голову не приходило; да и лень было ей посмотреть. Вот она огляделась:лежит перед ней и зелень, и мясо, и рыба, и уксус, и горчица, и квас всё по порядку. Думала она, думала, кое-как зелень обчистила, мясо и рыбу разрезала да, чтоб большого труда себе не давать, как всё было, мытое-немытое, так и положила в кастрюлю: и зелень, и мясо, и рыбу, и горчицу, и уксус да еще кваску подлила, а сама думает: «Зачем себя трудить, каждую вещь особо варить? Ведь в желудке всё вместе будет».
Кн. Одоевский, бывший, как известно, тонким гастрономом, в данном случае, несомненно, указывает на обострившееся к тому времени противостояние методологическое академической науки (когнитивная мелангация) и герметической традиции (спиритуализированная парцелляция).
Результаты её усилий прискорбны, и Мороз берёт работу на себя, сам исполняет необходимые действия.
Ленивица такж получает алхимическое вознаграждение: » Мороз Иванович дал Ленивице пребольшой серебряный слиток, а в другую руку пребольшой брильянт».
На первый взгляд, инсигнии Ленивицы » не сестре чета, не горсточку пятачков да не маленький брильянтик, а целый слиток серебряный, вишь, какой тяжелый,да и брильянт-то чуть не с кулак». Но — «Не успела она договорить, как серебряный слиток растаял и полился на пол; он был не что иное как ртуть, которая застыла от сильного холода; в то же время начал таять и брильянт».
Весьма важен квази-хтонический (гипертекстуально солярный?) образ петуха: по традиции, он присутствует в обеих сферах — и в антропосфере (его крик знаменует торжество мастера над профаном), и в сфере метафизической
(на дне колодца).
Мороз обитает в водной стихии (его дом изо льда и сам он есть снежные комочки), но рукодельница приобщает его к огню (приносит ему горячий пирожок из печи, при этом Мороз
говорит «давно я не ел горячего, » — то есть сам он не способен, (без посредства человека), адаптировать огонь.
Эпицентрический символ-палладиум — это, конечно, бриллиант: это и есть искомый св. Грааль (в петрологическом аспекте, как он воспринимался в 18ом столетии), то есть — Философский Камень (или Грааль).** Князь Одоевский как мистик — это прежде всего классический пред-гегельянский (пост-энциклопедистстский) эмпирический диалектик постнаполеоновской эпохи; например, музыка для него проявлена в амальгаме математики и едва ли не механики (это его формула — «математика сестра музыки, вместе они делят меж собою бесконечность»), путь в мистику лежит через алхимию, которая открывается при помощи новейших открытий в химии.
Графиня Ростопчина именовала князя Владимира Одоевского — «Сиятельный Князь Albert le Grand, Hoffman II»; апелляция к образу Альберта Великого (графа фон Больштедта) — весьма многозначителен: это имя — эпицентрический символ высших достижений алхимии в Европе, кроме того оно неразрывно связано с циклом преданий о гомункуле и об автоматическом человеке (киборге).
Недаром именно кн. Одоевский в своём знаменитом памфлете ««4338-й год» предсказал появление интернета («магнетический телеграф»).
Иван Панаев в своих воспоминаниях писал:
» Когда я в первый раз был у Одоевского, он произвел на меня сильное впечатление. Его привлекательная симпатическая наружность, таинственный тон, с которым он говорил обо всем на свете, беспокойство в движениях человека, озабоченного чем-то серьезным, выражение лица постоянно задумчивое, размышляющее, — все это не могло не
подействовать на меня. Прибавьте к этому оригинальную обстановку его кабинета, уставленного необыкновенными столами с этажерками и с таинственными ящичками и
углублениями; книги на стенах, на столах, на диванах, на полу, на окнах — и притом в старинных пергаментных переплетах с писанными ярлычками на задках; портрет Бетховена с длинными седыми волосами и в красном галстухе; различные черепа, какие-то необыкновенной формы стклянки и химические реторты. Меня поразил даже самый костюм
Одоевского: черный шелковый, вострый колпак на голове, и такой же, длинный, до пят сюртук — делали его похожим на какого-нибудь средневекового астролога или алхимика.
Я почувствовал внутреннюю лихорадку, когда он заговорил со мною. Так точно действовал Одоевский и на моего приятеля Дирина.
… Ни у кого в мире нет таких фантастических обедов, как у Одоевского: у него пулярка начиняется бузиной или ромашкой; соусы перегоняются в химической реторте и составляются из неслыханных смешений; у него все варится, жарится, солится и маринуется ученым образом ….он беспокойно хватается за все для удовлетворения своей врожденной любознательности: он занимается немножко положительными науками и в то же время увлекается средневековыми мистическими бреднями, возится с ретортами в своем химическом кабинете и пишет фантастические повести, изобретает и заказывает какие-то неслыханные музыкальные инструменты и, под именем доктора Пуфа, сочиняет непостижимые уму блюда и невероятные соусы; изучает Лафатера и Галля, сочиняет детские сказки под именем «Дедушки Иринея»… Литератор, химик, музыкант, чиновник, черепослов, повар, чернокнижник…».
Практически нет сомнений, что цикл «Пёстрые сказки Иринея Гомозейки», (1840), составленный князем Одоевским во второй половине 1830х — это криптограмма, в которой в виде
сюжетов сказочного цикла, предназначеного, якобы, для маленьких детей, изложен аутентичный трактат по алхимии, — вполне традиционный ракурс, своего рода «Алхимическая
свадьба Христиана фон Розен-Крейцера».
Имя Ириней — скорее всего, антитеза, уводящая в скрытый парагностический гипертекст (св. Ириней Лионский — сразу ассоциируется с гностицизмом); в фамилии Гомозейка (см.
гамазея) просматривается иное, весьма знаковое в алхимическом контексте имя — Гамалея.
Две девочки в этой сказке даже не носят обычных имён, сразу же фабула вычерчивается — сухо и схематически: «В одном доме жили две девочки Рукодельница да Ленивица».
Няня, наблюдающая за ними, — та, которая заставляет их отправиться к Морозу, — носит христианское имя Параскева (семантическое значение — «предпраздничный день», «предшествование праздничному (сакральному) акционату»).
Для детской сказки эти имена слишком скучны и уныло-дидактичны (что не мог не понимать одарённый весьма тонким вкусом кн. Одоевский), но в глазах посвящённого это противопоставление функционалов сразу указывает на герметический смысл текста: это — противопоставление Мастера и Профана. (Кстати, отчество Мороза в названии сказки может служить указанием на Иоанновский градус, что соответствует адептическому статусу (роли фамулуса) Рукодельницы).
Сразу выясняется: Рукодельница обладает навыками в практической химии: «да еще какая затейница: коли вода нечиста, так свернет лист бумаги, наложит в неё угольков да песку крупного насыплет, вставит ту бумагу в кувшин да нальет в нее воды, а вода-то знай проходит сквозь песок да сквозь уголья и каплет в кувшин чистая, словно хрустальная».
В результате случайности (потеря ведёрка) Рукодельница (мастер) нисходит в колодец, на дне которого обитает «старик Мороз Иванович».
Далее достаточно подробно описывается инициация, длящаяся три дня, в течение коей Р. исполняет поручения Мороза (будничные, сервильные, акцентированно технологические) и задаёт ему три
ритуальных вопроса: «зачем ты зеленую травку под снежной периной держишь», » зачем ты в колодце сидишь?», » зачем ты зимой по улицам ходишь да в окошки стучишься?».
На награду она получает » целую горсть серебряных пятачков» и » на память брильянтик косыночку закалывать».
По настоянию няни Параскевы и Ленивица (профан) приступает к инициации, отправляется в колодец — крайне неохотно: «Ленивице очень не по вкусу было идти к старику работать. Но пятачки ей получить хотелось и брильянтовую булавочку тоже». Няня мотивирует её корыстными побуждениями («у нас к празднику денег мало»), — отчётливый контраст мотивации Мастера (исправление собственной ошибки, восполнение утраченного»).
Ленивица, как и следует ожидать, демонстрирует эклектическую праксиологию модальности: «Кушать-то она любила, а подумать, как готовилось кушанье, это ей в голову не приходило; да и лень было ей посмотреть. Вот она огляделась:лежит перед ней и зелень, и мясо, и рыба, и уксус, и горчица, и квас всё по порядку. Думала она, думала, кое-как зелень обчистила, мясо и рыбу разрезала да, чтоб большого труда себе не давать, как всё было, мытое-немытое, так и положила в кастрюлю: и зелень, и мясо, и рыбу, и горчицу, и уксус да еще кваску подлила, а сама думает: «Зачем себя трудить, каждую вещь особо варить? Ведь в желудке всё вместе будет».
Кн. Одоевский, бывший, как известно, тонким гастрономом, в данном случае, несомненно, указывает на обострившееся к тому времени противостояние методологическое академической науки (когнитивная мелангация) и герметической традиции (спиритуализированная парцелляция).
Результаты её усилий прискорбны, и Мороз берёт работу на себя, сам исполняет необходимые действия.
Ленивица такж получает алхимическое вознаграждение: » Мороз Иванович дал Ленивице пребольшой серебряный слиток, а в другую руку пребольшой брильянт».
На первый взгляд, инсигнии Ленивицы » не сестре чета, не горсточку пятачков да не маленький брильянтик, а целый слиток серебряный, вишь, какой тяжелый,да и брильянт-то чуть не с кулак». Но — «Не успела она договорить, как серебряный слиток растаял и полился на пол; он был не что иное как ртуть, которая застыла от сильного холода; в то же время начал таять и брильянт».
Весьма важен квази-хтонический (гипертекстуально солярный?) образ петуха: по традиции, он присутствует в обеих сферах — и в антропосфере (его крик знаменует торжество мастера над профаном), и в сфере метафизической
(на дне колодца).
Мороз обитает в водной стихии (его дом изо льда и сам он есть снежные комочки), но рукодельница приобщает его к огню (приносит ему горячий пирожок из печи, при этом Мороз
говорит «давно я не ел горячего, » — то есть сам он не способен, (без посредства человека), адаптировать огонь.
Эпицентрический символ-палладиум — это, конечно, бриллиант: это и есть искомый св. Грааль (в петрологическом аспекте, как он воспринимался в 18ом столетии), то есть — Философский Камень (или Грааль).** Князь Одоевский как мистик — это прежде всего классический пред-гегельянский (пост-энциклопедистстский) эмпирический диалектик постнаполеоновской эпохи; например, музыка для него проявлена в амальгаме математики и едва ли не механики (это его формула — «математика сестра музыки, вместе они делят меж собою бесконечность»), путь в мистику лежит через алхимию, которая открывается при помощи новейших открытий в химии.
Графиня Ростопчина именовала князя Владимира Одоевского — «Сиятельный Князь Albert le Grand, Hoffman II»; апелляция к образу Альберта Великого (графа фон Больштедта) — весьма многозначителен: это имя — эпицентрический символ высших достижений алхимии в Европе, кроме того оно неразрывно связано с циклом преданий о гомункуле и об автоматическом человеке (киборге).
Недаром именно кн. Одоевский в своём знаменитом памфлете ««4338-й год» предсказал появление интернета («магнетический телеграф»).
Иван Панаев в своих воспоминаниях писал:
» Когда я в первый раз был у Одоевского, он произвел на меня сильное впечатление. Его привлекательная симпатическая наружность, таинственный тон, с которым он говорил обо всем на свете, беспокойство в движениях человека, озабоченного чем-то серьезным, выражение лица постоянно задумчивое, размышляющее, — все это не могло не
подействовать на меня. Прибавьте к этому оригинальную обстановку его кабинета, уставленного необыкновенными столами с этажерками и с таинственными ящичками и
углублениями; книги на стенах, на столах, на диванах, на полу, на окнах — и притом в старинных пергаментных переплетах с писанными ярлычками на задках; портрет Бетховена с длинными седыми волосами и в красном галстухе; различные черепа, какие-то необыкновенной формы стклянки и химические реторты. Меня поразил даже самый костюм
Одоевского: черный шелковый, вострый колпак на голове, и такой же, длинный, до пят сюртук — делали его похожим на какого-нибудь средневекового астролога или алхимика.
Я почувствовал внутреннюю лихорадку, когда он заговорил со мною. Так точно действовал Одоевский и на моего приятеля Дирина.
… Ни у кого в мире нет таких фантастических обедов, как у Одоевского: у него пулярка начиняется бузиной или ромашкой; соусы перегоняются в химической реторте и составляются из неслыханных смешений; у него все варится, жарится, солится и маринуется ученым образом ….он беспокойно хватается за все для удовлетворения своей врожденной любознательности: он занимается немножко положительными науками и в то же время увлекается средневековыми мистическими бреднями, возится с ретортами в своем химическом кабинете и пишет фантастические повести, изобретает и заказывает какие-то неслыханные музыкальные инструменты и, под именем доктора Пуфа, сочиняет непостижимые уму блюда и невероятные соусы; изучает Лафатера и Галля, сочиняет детские сказки под именем «Дедушки Иринея»… Литератор, химик, музыкант, чиновник, черепослов, повар, чернокнижник…».
Практически нет сомнений, что цикл «Пёстрые сказки Иринея Гомозейки», (1840), составленный князем Одоевским во второй половине 1830х — это криптограмма, в которой в виде
сюжетов сказочного цикла, предназначеного, якобы, для маленьких детей, изложен аутентичный трактат по алхимии, — вполне традиционный ракурс, своего рода «Алхимическая
свадьба Христиана фон Розен-Крейцера».
Имя Ириней — скорее всего, антитеза, уводящая в скрытый парагностический гипертекст (св. Ириней Лионский — сразу ассоциируется с гностицизмом); в фамилии Гомозейка (см.
гамазея) просматривается иное, весьма знаковое в алхимическом контексте имя — Гамалея.