Новые Скифы, называющие себя преемниками евразийства, понимают его некоторую неполноту и всячески пытаются подкрепить теорию отнюдь не метафизическими, но научными выкладками. Но до сих пор открытым остается вопрос, насколько оно является самобытным явлением в русской культуре, если ему требуется внешний вызов, чтобы возникнуть…
Анализируя русскую литературу XVIII-XX веков в серии статей, И. Л. Бражников доказывает, что возникновение «культурного мифа» скифской идентичности происходит именно в это время в литературной среде и в целом в традициях русской мысли. Появлению его способствовали Отечественная война 1812 года и романтическая традиция в литературе: «Сам подбор имен и цитат здесь очень характерен. Во-первых, мы встречаем слово «скиталец» применительно к пушкинскому Алеко, и называет его так Достоевский в своей лекции, посвященной проблеме русской идентичности, понимаемой им как «всемирная отзывчивость»…скитальчество определяется через странствия, бродяжничество, кочевой образ жизни. Это напрямую отсылает к «скифству» с одной стороны, и к русской традиции странничества – с другой… Таковы калики перехожие, сказители былин – носители архетипического образа русского человека.»[1] Что же касается сюжета войны 1812 года, то здесь интересно будет отметить, что и в древности Скифский народ появляется, будучи описанным со стороны исследователем Геродотом, так и в XIX столетии первым, кто «почувствовал» эту специфику, был Наполеон, наблюдавший жуткую картину уничтожения русскими жителями своего города.
Говоря о «мета-теме» Скифтсва — противопоставлении России и Европы, автор в соответствии с традицией обращается к Герцену и его пониманию данного «мифа»: «Прежде всего, герценовский скиф здесь – метафора социалиста, революционера и синоним варвара, наблюдающего со стороны, как европейская цивилизация разрушается изнутри, чтобы в нужный момент «добить» её и на руинах основать новый мир. Именно таким изобразил Скифа художник Петров-Водкин на иллюстрациях к двум выпускам альманаха «Скифы», которые выйдут уже в революционный год.»[2] Не менее важна также и самоидентификация Герцена: будучи за рубежом, он часто называл себя таковым. Да и Маркс, говоря о его социализме, «иронически описывает его как «скифство» или даже «евразийство», считая его верой «в обновление Европы посредством кнута и насильственного смешения европейской и калмыцкой крови». Нельзя не признать в этой иронической, но очень точной реплике Маркса идею будущих «Скифов» Блока».
В дальнейшем (имеется в виду после Отечественной войны) прямое отождествление Скифства с русским народом: Гнедич, Воейков, и конечно, Лермонтов. Не только в поэме «Бородино», но и «Родина», что впоследствии приводит к «синтезу» русского мироощущения и степного скифского духа; синтезу самоидентификации как «скифа» и любви к простому народу. На мой взгляд, это — своеобразное «предвосхищение» евразийских концепций. Далее, среди черт «скифа», отмеченных Ильей Леонидовичем, есть и такие, как своеобразная религиозность и специфическое Христианство, не похожее на католическое, проявление активности в «апокалипсические» минуты, сопутствующее стремление к разрушительности — здесь, мне представляется, будет уместна аналогия с учением Шубарта, в котором утверждается, что русская культура — культура конца. «Да, на Руси крутит огненный вихрь, – говорит Иванов-Разумник. – В вихре сор, в вихре пыль, в вихре смрад. Вихрь несет весенние семена. Вихрь на Запад летит. Старый Запад закрутит, завьет наш скифский вихрь. Перевернется весь мир». Таким образом, Скифство — культурный «миф», разворачивающийся в русской культуре в XIX веке как не идеологическая, но достаточно серьезно связанная с идеологичным Славянофильством параллель.
Не менее интересной представляется и серия статей Александра Елисеева, посвященных истории скифов. В отличие от Бражникова, которого интересует филологическая сторона вопроса и «Скифство» как код самоиндентификации, Елисеев подвергает рассмотрению сюжет возникновения скифского народа как такового — первое тысячелетие до Р.Х. У меня к сожалению нет возможности вдаваться в подробности, но будет нужным отметить следующие тезисы авторов: Русь была преемницей скифов, поскольку именно на территории их расселения была образована; скифы — очень древний (по свидетельствам того же Геродота) народ, и отнюдь не первобытный, как утверждают европейские историки, по мнению которых цивилизация разворачивалась в Египте, Древней Греции, Риме и Европе; эта точка зрения, откровенно навязываемая, по мнению Елисеева, русским европейцами с той целью, чтобы они перестали уважать собственных предков.
Но оба исследователя сходятся в одном — роли изоглоссы «Сатем». Противоположностью ей считается «Кентум», а свои названия они получили от образования в языках латинском (западная ветвь индоевропейской семьи) и авестийском (иранская группа) числа «сто». Балто-славянская ветвь, как можно заметить, есть ответвление «Сатема». На мой взгляд, это с успехом можно назвать центральным мотивом — в статье «Союз скифских республик» говорится: «Что может объединить финна и тюрка, поляка, украинца, тувинца и осетина? Только общее происхождение от скифов – генетическое и культурное»[3].
И действительно, как уже отмечалось выше, если генетическая общность ныне существующих народов между собой может ставиться под сомнение, то скифское происхождение так или иначе затрагивает все евразийские народы, а кроме того, разрешает противоречие между Панславизмом и Евразийством; одним из названий скифов было «сколоты». Рассматривая роль колесницы (Илья Бражников, говоря о Н. Махно как об одном из многих «скифских» проявлений в революции; Александр Елисеев о скифах как об изобретателях колеса), исследователи обнаруживают сходство слов «сколот» и «колесо». Это и многие другие филологические и лингвистические наблюдения говорят о становлении Скифства как «мифа» не просто порожденного европейской оптикой, но как о соответствующем действительности историческом факте.
Наконец, современное Скифство полагает, что последние события в новейшей истории только подтверждают чаяния всех его предшественников, будь то евразийство или славянофильство, Шубарт или Блок, а именно то, что наступает новая эпоха, эпоха любви. Вообще, философски осмысливая русское «скифство», отражающее мессианское начало русской революции, неизбежно возникает мысль, что главным мотивом революционных событий выступала любовь к жизни, стремление сделать мир лучше, мечта о «Рае на Земле». Здесь нужно выделить тот аспект, который серьезно отделял и продолжает отделять Скифов от евразийцев — отношение к революции. Здесь и фигуры народников, и Иванова-Разумника, и эсеров; евразийцы же не могли в силу многих причин, в том числе эмиграции, уважать революцию; к тому же взять их уважение к религии: эсеры-народники были гораздо в меньшей степени приверженцами ортодоксальной веры, и скорее представляли «псевдоморфозу» религии, если пользоваться терминологией Вальтера Шубарта. Конечно, роль играет и «сакральная география» Павла Зарифуллина — работа, в которой космосом России предстает равнина, только лишь объездив которую, получится ее понять. Здесь я не могу не вспомнить слова из «Заката Европы» Шпенглера: «русский человек стремится вширь по бескрайней равнине, пока дух его не сольется с ней»[4]. Хочется добавить и следующую деталь: «туранцами» назывались Восточно-иранские народы, кочевники, противопоставляемые западным иранцам. Не они ли были ядром скифов? Из которого в дальнейшем сложилось их великое государство?
Новые Скифы, называющие себя преемниками евразийства, понимают его некоторую неполноту и всячески пытаются подкрепить теорию отнюдь не простыми метафизическими выкладками, но действительными научными исследованиями. Правда, до сих пор открытым остается вопрос, насколько это самое почвенничество, как и Евразийство, является самобытным явлением в русской культуре, если ему требуется внешний вызов, чтобы возникнуть и оно постоянно кореллирует с романтическими направлениями мысли, современными себе?
Максим Переславцев
Фрагмент учебного исследования — Кафедра Социальной Философии РГГУ
[1] http://pravaya.ru/look/17693
[2] Там же
[3] http://pravaya.ru/leftright/473/22041
[4] Шпенглер Закат Европы т. 2: Минск: 2009 с 368
