Почему в кунцевском парке мне нравится приходить к одному дубу Прикасаться к его шероховатой коре, слушать шум листвы. Особенно после трудного дня задерганный жизненными проблемами, приходя сюда чувствуешь его заботу, дружественное, покровительственное тепло. Отдыхаешь, заряжаешься энергией. Дерево разговаривает с тобой, ощущаешь его внутренние токи. Никого из приходящих к нему оно не оставляет без своей чуткой заботы. Будто мгновенно проваливаешься в другое, доисторическое измерение из городской повседневной суеты. Во времена, когда на месте Москвы шумели девственные леса, и люди дружили с природой, понимали ее. Оказывается, как только сейчас узнал, на месте нынешнего кунцевского парка когда-то находилось капище угро-финнов. Племени магов, ремесленников и землепашцев, населявших эти земли за тысячи лет до прихода сюда славян. Они, как и кельты верили, что во всем живет живая душа — в растениях, камнях, реках. Дубравы считались особенно священными. Москва значительно древнее официальной даты своего основания в 12 веке. И мудрее.
Но чтобы понять лес, городского парка будет мало. Нужно не полениться,и выбраться за город. Едва проснувшись и всмотревшись в предрассветную мглу за окном я понял, что на сегодняшний осенний день у меня нет абсолютно никаких грандиозных планов. Обыденно собраться на работу (чертыхаясь и похмеляясь).Провести пол дня в дороге затем благополучно протерев в офисе последние штаны — заштопанные подружкой- благополучно вернуться в свою маленькую гробницу под названием «дом, милый дом». Снова заснуть до утра, наедине со своими мыслями о полной безысходности. С утра сбегать за пивом, перекинувшись парой шуток с продавщицей, отпускающей мне «запретный товар» раньше положенного времени. А завтра все сызнова. Может быть что — то и подвернется, порой даже весьма безумное, что осчастливит меня. Но лишь ненадолго: не важно миг это займет, или полтора года. Главное, что все закончится. Также, как когда-то с Юлькой, Т., многими другими до и после них. Так замыкается незамысловатый круг. Сансара, или как его там называют индусы.
Одним словом, особых сюрпризов день не предвещал. С подружкой поцапались. Друзья опостылели. Работать лениво, да и получку как обычно задерживают.. Мотивации хватает разве на то, чтобы почесав щетину, с бодрящим хлопком открыть банку пива и помедитировать на тему: где бы достать денег на пяток еще таких же потно-холодных «боеприпасов»? Все волшебным образом изменилось, когда словно повинуясь чьей-то потусторонней воле я вдруг оказался в ЛЕСУ.
Нет, это не какой- то особенный лес — безбрежное море тайги, или там джунгли Амазонки, кишащие змеями, кровожадными пираньями, где можно получить отравленный дротик в зад от недружественно настроенного индейца и кучу другого экстрима. Вполне обычный подмосковный лесок, окрасившийся огненной осенней листвой. Тихий и беззаботный. Самая большая грозящая здесь опасность — проколоть ногу разбитой водочной бутылкой или подхватить энцефалитного клеща.
Очутился я там, разумеется, не сразу. Все-таки день рабочий, а стало быть «долг — зовет». Ну, точнее робко звал какое- то время. Вместо того, чтобы вести по привычной асфальтовой дорожке, прямиком к автобусной остановке, а дальше все по плану: метро-офис -метро — дом, ноги на сей раз повели меня в другую сторону. Совсем немного в другую, едва заметно отклонившуюся по отношению к стрелке компаса и моей решимости отработать день «как надо». Старая школьная тропа, мимо копошащихся в канаве прогульщиков, каким когда-то был сам, вросших в землю от древности кирпичных гаражей. Осыпанная пожухлой листвой дорожка шла почти в том же самом направлении. Но именно, что «почти». Едва сделанный шаг в сторону мозг расценил как попытку к бегству и послал тревожный сигнал: «так на работу сегодня не попадешь». — «Да и пошло все на…», — ответила безответственная часть моей разлагающейся под влиянием школьных воспоминаний личности. Вид ненавистного с детства серого учебного здания так и подзуживал на прогул. На этот раз, правда, уже не уроков,а работы. Да и лес уже недалече…
Непрерывный словно полосатая змея поток машин на оживленной автостраде. Люди из окон автобуса с любопытством смотрят на взрослого солидного дядю, который вместо того, чтобы как и все идти тротуаром по своим, очевидно не менее солидным делам, неожиданно сворачивает к темнеющему вдали лесу. «Отлить пошел. Или маньяк» — подозреваю такая мысль пришла в голову наблюдателям. Ну, если конечно это вообще было интересно людям, поглощенным своими повседневными заботами и вечными пробками на щелковском шоссе.
Путаясь в сухой траве высотой с человеческий рост продираюсь в ельник. Весь конечно сразу как из ж… Хорошо, что не в офис. Первое, что ошеломляет в лесу — его способность не впускать в свое девственное лоно посторонние, чужеродные звуки. Шум машин, орущих сирен, мигалок. Копошащиеся как мыши в клетке мысли, заботы, хлопоты, воспоминания все это остается за зеленым порогом леса. Достаточно пройти всего десяток метров в чащобу по едва заметной в траве и густых кустах черники тропинке, чтобы совершить захватывающий прыжок в другое измерение.
С первого же шага лес властно накрывает своими цепкими руками-ветками. Будто из-под земли вырастают замшелые крючковатые стволы, которых оглянись — казалось бы еще мгновение назад здесь не было. Поваленные деревья словно шлагбаумы на таможне: кого попало не пропустят. Непролазные, колючие щупальца-отростки малинников оплетают ноги, дерут видавшие виды джинсы. Заметают пути к отступлению. Первое ощущение — страх, постепенно уступающий место любопытству.
Для горожанина, находящегося в плену однообразия форм: будь то однотипные, обступившие со всех сторон «муравейники» домов, одинаковые машины, штампованные продукты в супермаркете, приевшиеся мысли, привычки, образ жизни — здесь все в диковинку. Лес завораживает тем, что в нем нет ничего повторяющегося. Каждый лист, травинка, звук, шорох индивидуальны и наполнены своим смыслом. Сравните это с действиями горожан, ведущих себя словно заведенные куклы. Маски вместо лиц, заезженные шутки, опостылевшая работа, не менее «содержательные» развлечения — клубы, рестораны, фуршеты. «Любовь» поставлена на поток. Одна знакомая говорит что для нее «секс — это от безысходности». Так замыкается, круг, так проходит жизнь. Неумолимо и скучно, как тикание затянутых паутиной настенных часов, пунктуально отмеряющих каждую секунду, приближающую нас к смерти.
Лес — вечно свеж, не важно в какое время года в нем окажешься. Природа — живая не только в смысле, что она дышит, мыслит, движется, радуется ласковому солнцу, засыпает осенью и возрождается весной, но и в том, что она способна оживлять души. Человеческие души. «Люди современности» умирают, даже не успев понять, что они жили. Умирают их эмоции, чувства. Интернет, социальные сети, заменяющие реальное общение виртуальным немало способствуют этому. Но не только. Древние говорили, что город несет смерть ищущим спасения. Лес — это не маскарадная мишура. Это живая плоть и разум. Частью которых может стать даже неразумное, потерявшее себя в этом мире дитя человеческое. Пока что мы заняты лишь методичным самоубийством — уничтожаем себя если не оружием в войнах, то алчностью, погоней за славой, чинами, властью, повседневными заботами ценность которых с точки зрения бессмертия равно нулю. На это уходит вся жизнь. Что остается? Ответа нет.. Счастье призрачно. Поиск все новых развлечений оборачивается скукой, разочарованием, потерей важного для каждого человека смысла. В лесу иначе. Ненужная мишура здесь спадает с личности также, как листва с деревьев осенью. Человек становится САМИМ СОБОЙ.
Лес открывает свои тайны не сразу, и не каждому. Как ни банально, но главное научиться слушать тишину. Сажусь на замшелое бревно, разжигаю костер из сухих листьев и сосновых веток. Пакет вина, початая пачка беломора. Сосиски на углях, сыр. Дым тянется по просеке. Когда звуки пиршества затихают, еще недавно казавшаяся неподвижной, природа постепенно оживает. Чувства обостряются, словно выкурил гашиш. Трава, папоротники, стволы деревьев устремившиеся к пасмурному небу, опавшая листва становятся живыми. Начинаешь их не только ощущать, но и понимать. А они начинают понимать тебя. И давать советы. Своим шелестом листвы, шероховатой кожей-корой деревьев, которую можно погладить, почувствовав ответные импульсы ДОБРА. Начинаешь чувствовать заботу. Лес заботится обо всех, о каждом своем обитателе. Будь то мотылек, спрятавшийся от дождя под опавший лист, белка в дупле, муравьи в своем домике из хвои и листьев. Он кормит, поит и.. утешает. Тому, кто приходит сюда в посках ответов он их дает. Ответы рождаются из звуков, воздуха, невидимых эльфийских энергий пронизывающих лес. Начинаешь ощущать сопричастность всему этому неведомому, но чуткому миру, понимать, что здесь ты никогда не будешь одинок.
Сегодняшний день решил посвятить подготовке статьи, которую у меня давно вымогает знакомый редактор Леха. О курганах кривичей — славянского племени обитавшего около тысячелетия назад на раздольных землях, где ныне стоит моя анискинская дача. Тема близкая, судя по расположению древних могильников прямо за околицей поселка, на берегу Клязьмы. Речка,кстати, получила свое название еще от финно-угров, предков современных финнов, удмуртов, венгров. Да, кстати и предков Юльки из Питера. По крайней мере, судя по тому что северный город этот примыкает к границе с Финляндией. А также скандинавскому — голубому цвету ее глаз, особенностям строения неоднократно вскрывавшегося мной черепа, шаманскому умению понимать язык животных и растений, особому дару чувствовать природу. То есть находить прячущиеся в траве грибы, ягоды, даже съедобные коренья, которые мы с огромным удовольствием поглощали в трудные времена, приходившие к нам на дачу вслед за бурными загулами по московским ресторанам. В языческой генеалогии Юльки сомневаться не приходится. Мой приятель Димка так и называл ее: «чудь белоглазая». Такое прозвище крещеные славяне издревле присвоили непонятному и чуждому им, могущественному северному племени финнов. Народу колдунов, охотников, хранителей древних знаний, поклонявшихся силам природы и деревянным идолам их воплощавшим.
Однажды глухой ночью мы с Юлькой совершили поход за головой лося. Точнее за тем, что можно было вполне принять за соответствующую часть тела этого могучего животного. На самом деле то было лишь обычное лежащее у тропинки упавшее дерево, верхушка которого действительно напоминала увенчанную рогами «башню» сохатого. Так вот, как- то раз, напившись пива, ровно в полночь, мы прихватили с собой пилу и устроили «охоту за головами». Спилили, протащили добрых два километра на себе тяжелый деревянный трофей и установили у себя в избушке. Сходство обрезка осинового ствола с черепом зверя стало особенно потрясающим после того, как в «глаз» идола решительно вбили металлическую пивную пробку. Как Юлька говорила, по утрам (пока я не вижу) она нередко гладила лосика, разговарила с сохатым обитателем лесов, прося снять похмелье. На нашем дикарском языке «похмелье» мы нередко именовали «лосики». Повелось это с тех пор, как после неумеренного употребления пива «Лосиный остров» у обоих на утро дико раскалывалась голова. Как сказала тогда Юлька: «чувствую себя лосем, бредущим по лесу». С тех пор и повелось, особенно на трудное утро: «блин, у меня лосики»..)
Юлька умела разговаривать с кошками, любая бродячая собака с ней становилась ласкова, гостья с севера быстро находила язык с любыми животными. Помню раз зимой шли с ней по Волгоградскому проспекту. Огроменная косматая псина подходит к подружке, та беззаботно протягивает ей руку. «Ты что делаешь?», — испуганно оттаскиваю ее от облезлого чудовища. «Баскервилль» же, как рассказала Юлька, просто взял аккуратно ее замерзшую ладонь, в варежке, в свою теплую пасть и так подержал, не причиняя боли. «Это он так поздоровался и согрел меня», — объяснила она беззаботно улыбнувшись. Конечно, это бездоказательно, но думаю этот дар Юлька унаследовала от своих угро-финнских предков. Что самое интересное, место, где находится моя дача, и где мы с ней неразлучно прожили год, также было в своей время территорией обитания сего племени. До тех пор, пока древний лесной народ, подаривший миру знаменитый эпос «Калевала» (наша любимое чтиво перед сном) огнем и мечем не вытеснили отсюда воинственные славянские племена кривичей и вятичей.
От финнского племени в Подмосковье остались лишь названия речек — Клязьма, Воря, по камышовым и украшенным плакучими ивами берегам которых мы любили гулять с ней. Особенно на закате, когда по водной глади бегут золотистые дорожки заходящего солнца, над головой мерно кружат чайки, душа наполнена покоем, а в рюкзаке бодряще плещется початая двухлитровая бутылка пива. Так вот, от финнов в этих краях не осталось ничего кроме названий местности и речек. Ну, не считая привезенной мной сюда с севера Юльки конечно. Зато кривичи и вятичи оставили после себя множество памятников. Прежде всего это курганы, до сих пор привлекающие алчные взоры расхитителей гробниц. Однажды, когда зарплату традиционно задерживали мы с подружкой предприняли экспедицию на курганы в надежде найти клад. Поиски закончились возлияниями и громкими песнопениями в честь древних героев на поросших полынью бугорках лишь весьма отдаленно напоминающих курганы. Ну, и кроме того так родилась многострадальная тема для статьи о курганах, которую все не соберусь написать для своего друга-редактора. Вот уже больше полутора лет, с тех самых пор, когда мы еще были с Юлькой вместе.
Там она, Святая Русь, потерянный Китеж-Град, страна леших и русалок — за пределами московской кольцевой дороги. Испуганно затаилась, спряталась от городского шума в тенистых лесах, под пнями и в болотах. Но пытливому и умеющему любить природу человека она готова открыть свои тайны. Горожанам даже не обязательно создавать массовые общины. Можно переезжать глубинку в частном порядке, семьями, единолично, с друзьями. Только там сформируется новое сознание. Почвенное, из под глыб совка и оболванивающего путинизма. Часто по монастырям езжу, сельским приходам, общаюсь с сельскими жителями. Это нечто иное, отличное от официоза церковного, государственного. Святая Русь. Совершенно иная энергетика, живая.
Кстати, горожане-переселенцы, как выяснилось, легко адаптируется к провинции. Моя бывшая, из Питера — год на даче жила (бревенчатый домишко-сруб) там вообще никаких условий, зимой особо. Ни водопровода, ничего. Воду зимой из снега топили.. Нынешняя — аудитор с Москвы, тоже в деревню ко мне переехала. Просто абалдеваю как на городских такая вот перемена обстановки действует. Люди преображаются: стихи пишут, восторгаются, меняется сознание. Русская глубинка особо богата на энергетику. Нужно знать историю собственного края, в том числе вычищенную церковниками дохристианскую. Нужно понять нашу преемственность с лесами, растениями, которую отчетливо осознавали древние. Это все гармонизирует отношения человеческие и с природой. Природа пробуждает любовь ко всему живому. Я так приблизительно назову это — «деревнетерапией». Опять-таки и для здоровья полезно, экология. Это и есть возрождать человека во всех планах — от физического до духовного.
Моя подружка называет это былинными местами, где прогуливаемся: вдоль речки где селились еще угро-финны, на Клязьме. То бабку с метлой встретишь, то сказочного богатыря на коне. Возвращаешься совершенно обновленным из таких походов, которые не стоят в общем-то ни копейки. Просто что-то тебя ведет куда надо. Иногда это курганы, дольмены. Церкви строились на языческих «местах силы». Прикасаясь к коре деревьев начинаешь слышать их доисторический язык, они говорят образами, видениями времен когда на местах мегаполисов шумели леса. Это не колдовство, вся природа — храм Бога.
Сергей Путилов