Посвящается «P.B.»
И если я живу на свете, то лишь из-за одной мечты:
Мы оба, как слепые дети, пойдем на горные хребты,
Туда, где бродят только козы, в мир самых белых облаков,
Искать увянувшие розы и слушать мертвых соловьев.
Николай Гумилёв
Созидающий башню сорвётся
В этот день ты должна была выходить замуж. Или вышла уже, теперь-то какая разница? Ты сама мне об этом написала с объяснениями почему и зачем. Октябрь. Вроде бы уже кончилось всё, но получается, что нет. У нас вечно всё кончается, бесконечный, растянутый как гитарная струна Happy End.
Сегодня я пил чешский абсент и выпил его бутылку. Преступник всегда возвращается на место преступления. Вот и я вернулся, пьяный и злой на место последнего рандеву с бесами – под мост над автомобильным кольцом, туда где одновременно двигаются машины, люди, «ненаши» и поезда. Сел на скамейку, где сиживали бесы, и стал ждать.
Стояла египетская тьма и горел мне в лоб фонарь. Бесы не спешили показываться, но абсент никогда не позволяет мне спать. Ведь пью его, не разбавляя, как скиф)
Я верил, что всё так просто не кончится. Я был в вечеру совершенно один: без спутников, без ангелов, без спасательных кругов и любых видов оружия. Человек, потерявший страх в этом мире невыносим.
Созидающий башню сорвется,
Будет страшен стремительный лёт,
И на дне мирового колодца
Он безумье свое проклянет.
В любом другом месте Москвы от меня бы шарахались даже пантеры и пьяные десантники. Но только не здесь – в растревоженном мной чёртовом омуте. Они должны были быть рады: сам пришёл. Сначала не верили – озирались. Потом подвалили. Это был молодой хохол, акцентриующий в разговоре фрикативную «Г». Долго спрашивал «за который час», а потом вырвал барсетку и побежал вдаль. Рационально бежать за ним следовало – в барсетке лежали документы, а иррационально мне было совершенно ясно – приглашают, суки, на разбор. Добежал за малороссом до гаражей и словно астронавт Баумгартнер отчаянно прыгнул следом в бездну – навстречу прямоходящим в овраге поездам.
Там произошло, как по нотам. Хохлы клонировались, их стало трое. Я отчётливо понял, что здесь я и умру, на этих чугунных рельсах и молодая девица-следователь (только что с юрфака) пропишет ижицу: убит неизвестными неизвестный гражданин, которого позже опознают, видимо, в морге.
Поэтому, не смотря на полное алкогольное рассредоточение, я бился с хохлами, как мог, да и выхода другого не было. Падал-поднимался. Падал-поднимался.
Шум от нас и грохот перерастал, думаю, в техно-нойз, но при чём здесь в такой ситуации этот шум!?
Но дальше произошло нечто, выбившее плавное развитие событий из колеи, то что не мог предугадать никто, не хохлобесы, не я.
С вершин, парящих в светотени фонарей над железнодорожным оврагом в дерущуюся свору полетели кирпичи. Не абстрактные, а конкретные – красные и строительные. Один попал первому хохлу в плечо, и он в ужасе залёг в одной из траншей. А я лёг рядом, потому что кирпичи летели и бились о булыжники, стекло и шпалы. Этот «стокгольмский синдром» единения с чертями продолжался недолго, потому что мне вообще было всё равно. Я находился сразу в нескольких человеческих состояниях. Я забрал барсетку у корчившегося от боли хохла и полез наверх через щели и крыши гаражей, через проволоку и провода – туда откуда сверху прилетали кирпичи.
Существо, бросавшее камни ещё и ревело, его тень колыхалась в свете окон от сталинских домов силуэтом диплодока.
Я вспомнил, как летели осколки и деревья на Зарской дороге в Южной Осетии во время войны, как отвратительно при этом свистели грузинские мины. Ситуация была во многом déjà vu, потому что сзади заверещал проходящий локомотив. Déjà entendu.
Я знал, что ни один бес за мной не полезет, потому что наверху гудело существо посерьёзнее трёх хохлов вместе взятых.
Когда я забрался измызганный и ошалевший на асфальтовый помост, заваленный кирпичами, рёв прекратился. Его источник пропал внезапно, как сыч или летучая мышь. Но швырялся он именно отсюда – больше не откуда.
Недалеко начиналась трасса, там горели огни, пролетающих тачек – реально можно было пойти туда и уехать, но я больше уже не мог никуда ходить.
Я сел на кирпичи и уставился в огромную лужу. В ночном небе вода отражалась, как отшлифованное бронзовое китайское зеркало. Моя душа вышла из тела и сфотографировала меня таким, какой я есть: с плаката советского агитпропа. Сидит у разбитого орудия «фриц», схватив голову руками и подпись: «Отвоевался!».
Страшно болело сердце, один украинец заехал в него с чудовищным осатанением. Он разбил моё сердце, подумал я, и тотчас камень в моей груди расколола червонная медлительная кровь – я развалился в демоническом плаче. Слёз было мало, больше колыхалась грудная клетка. Вспоминалось сразу всё — от детства, до объятий с любимой девушкой в развалинах у дома Нащокина.
Оборотни Москвы не сумели проткнуть мне солнечное сплетение, зато умудрились разбудить спавшее во мраке железное сердце.
Тогда появился и виновник торжества, кидавшийся кирпичами: сумасшедший белёсый старпёр со взбитыми волосами. Настоящий калиброванный среднерусский маньяк – таких не спутаешь ни с кем. Он мог бы сломать мне шею в таком состоянии, как гусёнку, я бы и «Га» не сказал. Но я выл, как белуга.
Стесняться тут нечего, тем более перед московскими маньяками, швыряющимися по ночам, словно горные тролли, сучьими брикетами и валунами в живых (пока) людей.
В итоге маньяк отвалил, исчез, испарился. Думаю, что он убрёл вниз – охотиться на хохлов.
Не помню, как я добрёл до трассы, знаю лишь, что сердце пело сопрано-саксом, из сердца вываливались камни словно из почек. В гудящей голове прошёл короткий летний ливень.
В баклажанной «шахе» я услышал новость по радио, что болельщики «Динамо» в камуфляже перелезли через забор во время тренировки команды и расстреляли футболистов из травматических винтовок. За плохую игру. Выходит я не один так лихо живу, подумал я. Пошла волна, я как «сёрфенгист удачи» на неё вскарабкался. Взрослый мужчина устроил себе жизнь то ли сибирского панка, то ли афганского террориста. Не выезжая из Москвы. Действительно, какие ещё войны и революции? Посконный экзистенциализм. Хайдегеровское Бытие-в-максимально-рискованном-риске.
Так чего ты добился, родной?
Только ли того, что твоё сердце остановилось?
Скифское Братство Цареубийц
««Разрушь моё сердце, чтобы освободить в нём место для безграничной любви!». Так, кажется говорили суфии Коньи?», — задался вопросом кавказец в идиотской кепке, таксист «шахи». Я внимательно посмотрел на его профиль и породистый орлиный нос, на страшные кривые уши. Моё сердце уже остановилось, я умер, но дух то был на месте, я смотрел на водителя через духовные что-ли очи. И конечно же это был не дагестанец никакой, а обычный грифон, катающийся по Москве явно не в поисках частного извоза.
Разговор у нас уже пошёл не человеческими словами и языками, а вам, читатели, я буду дальше переводить.
— Что ты делаешь? Чего творишь и на хрена? — говорит грифон, давя львиными лапами на педали.
— Ищу Смерть, хочу Туда, у меня Там дело.
— Что за дело? Какое ещё дело?
— Мой бог – ленив, он развалил всю работу. Мой далёкий Царь, отправивший меня в Москву десятилетия назад, давно выжил из ума, он потерял всякое представление о том, что здесь происходит. Я хочу встретиться и пообщаться с ним, объяснить, как нам нужно построить дело. Чтобы записаться к нему на приём, понимаю, надо умереть.
— А ты знаешь, что-ли как тут всё наладить, как завезти в Москву Царствие Небесное? Отвечаешь?
— Я всегда отвечаю за то, что я говорю.
Грифон хохотал себе в клюв и подрезал машины на Третьем кольце. «Поехали, обсудим всё по дороге». Тачила взлетела в сторону созвездия Скимена. А грифон между анекдотами гнал мне странную телегу.
Понимаешь, говорил он, — существует Скифское Братство Цареубийц. Оно было создано во время оно. Всем царям звёзды отмеряют их «царское время», если царь хочет жить больше, то так нельзя, за этим строго следят дети звёзд – скифы. Грифоны.
Скажем, хазарские каганы, почти никто из них не умер своей смертью. Всем каганам династии Ашина перед вошествием на престол составляли царский гороскоп, где чётко была прописана дата Смерти. До минуты.
— Некоторые гибли раньше? Не могло быть такого?
— Гибель в бою прописана в гороскопе. Это же математика, а не спекуляция на бирже. Все русские цари были убиты в надлежащее для них время. Иногда они не хотели Смерти, хотели пожить ещё. Вот на этот случай и существует Скифское Братство. Мы следим за золотыми гранулами царского времени очень внимательно.
Грифон был весельчак, он неожиданно расправил крыло и показал мне удивительной красоты татуировку на львиной груди. Это была картина Мане «Смерть императора Максимиллиана». От дыхания изображение шевелилось и вываливалось наружу — в 3D. Ошалевшие мексикашки-республиканцы расстреливают из ружей австрийского герцога. Максимиллиан сдуру послушал Наполеона III, дал согласие стать императором Мексики. И гордо ловил пули ртом.
— Эта парсуна просто наглядное пособие по регициду, — заметил я.
— Да, сказал грифон. Русские цари или уходили добровольно, принимая яд, как Борис Годунов, Фёдор III, Пётр I, Николай I, Александр III, либо мы их зачищали. Тому примеров несчесть: Павел I, Александр II, Пётр III, Николай II и т.д.
— А Иван Грозный – главный русский царь?
— В 1584 году его «царское время» истекло. Но он уже не желал ничего слышать. Поскольку царь был великий и первый в своём роде, мы решили перепроверить и вызвали наших звездочётов, а Иван Васильевич своих. Они вместе посчитали и сказали дату – через две недели. Ваня думал было запугать их, но пришли бояре Немой, Собакин и князь Беклемишев – все из наших и сказали зведочётам так: времени нет, и вы сами сие знаете. Либо всё решите сами, либо вас убьют ваши звёзды. Сиречь скифы. Минута в минуту Иван Васильевич, коего никогда не брал никакой яд, был отравлен ртутью и почил в бозе.
— А Александр Благословенный? Он же стал старцем Фёдором Кузьмичём, пошёл по Руси и выскочил из царской судьбы?
— Он хотел так сделать. Но кто бы ему позволил? Да, была такая его воля. Но глава Братства на то время князь Лобанов-Ростовский заметил «Les morts n’ont pas de volonté» (Мёртвые воли не имеют).
В царский домик в Таганроге пришли семь офицеров гвардейских. Император сразу всё понял, что будет с ним также, как с его отцом и дедом. Схватился за шпагу. Это глупость была конечно. Убивали его страшно. Поэтому гроб потом не вскрывали. А слух кинули про старца, потому что старец такой и действительно спасался, похожий на царя.
— Братство имело отношение к декабристам?
— Наши люди состояли и среди декабристов и в Госсовете. Николай Палыч, Царствие ему Небесное, ошибки брата не совершал. Честно, как солдат, принял яд и умер на шинели.
— А Николай? Последний?
— Здесь как раз пример-исключение. Уйти не хотел, а звёзды показывали 1907 год. Тогда грифон Братсва Ропшин (от места ритуального убийства императора Петра III) более известный, как Борис Савинков оплатил Циолковскому строительство специальной ракеты, которая должна была накрыть Царское село. С царём разумеется. Наша группа в жандармском управлении рассекретила документы Кибальчича (этот тоже — наш), и у Циолковского оказались необходимые чертежи. Ракета успешно прошла испытания на Южном Урале. Одновременно Азеф в Европе всё таки построил специальный самолёт, лётчик его намеревался действовать, как камикадзе. Если бы не сработала тема с ракетой – на Царское Село упал бы начинённый динамитом самолёт.
— За столетие до атаки «башен-близнецов». Почему ничего не вышло?
— Звёзды плескались в те годы в галактике, как дельфины. Казнь отложилась на десятилетие.
— Выходит «царский срок» может быть изменён?
— Очень редко так бывает. Но конец неотвратим.
Тоже ведь и с Царством Пресвитера Иоанна. С тех пор, как Царство включилось в сферу и дела нашей Скифской Пустыни, именно мы стали отмерять часы и минуты этих царей. В этом есть совершенная правда. Скифы – братья, нам нужны цари, разве что для войн. Пресвитер – со Средневековья – тайный царь всей Великой Степи, всей Скифии. В жизни он Царь народов и стран, но за смерть его – отвечаем мы – грифоны-пограничники-скифы. Это справедливо. А тайный или явный царь – так для нас нет особой разницы.
— Какой-то нарочитый в этом смысл…
— Напротив, очень простой. Скифы – дети Авеля. Братья. Все цари (плохие или хорошие) – суть дети Каина. Сыны Отечества и подавления. Фашисты, вобщем)
Потомки великих ковалей, проедающее гладкую площадь наших пустынь своими шахтами и дымами кузниц. Они превращают наше ровное пространство в дырчатое. Они вечно куют мечи для войны. Цари-кузнецы, цари-кузнецы, цари-кузнецы…
«Они казнят нас, а мы отмеряем их время», — бубнил Грифон.
Если я умер, то мёртвые тоже хотят спать. А такие, как я – особенно.
Баю-баю, цари-кузнецы. Окончательно лопнет от вас моя голова…
Up!
Карета неслась вверх, под стуки крыльев грифона. Под его мерзкий клёкот и хлёст дрессировщика «Up!» кабина взлетала тигром через огненные обручи небес. Иногда мне казалось, что я качаюсь на невероятных размеров люстре, вроде гипер-паникадила Ивана Грозного под крышей Святой Софии Великого Новгорода. На стальных и серебряных веригах, ослеплённый мириадом свечей я мотался между мирами. Up! Родной русский космос.
Иногда грезилась кровать на тросах из старинного замка или из квартиры олигарха Полонского. На таких кроватях можно конечно заниматься любовью. Но дух захватывает от её спусков и падений! Нажимаем на аппаратец, похожий на пульт автомобильной сигнализации. Раз! И ты в куполе мира. Два! И ты падаешь в мрамор земной.
Мы ездили с тобой вверх и вниз. Иногда нас доставал из Поднебесья Сергей Бугаев. У Африки был свой пульт. Он вечно являлся в халате, обмотанный сине-зелёным удавом. Ты предполагала, что Сергей мог бы промышлять замечательным русским разбоем в стиле персонажа Головина: «Бородатый снимает с кого-то пальто, доставая змею из портфеля…» И удали и экспрессии у Африки для этих дел — хоть отбавляй.
Я вёл бесконечный внутренний диалог с тобой. Непонятно, кто кому сейчас снится: я тебе или ты мне (ты снишься мне каждую ночь). Или мы все персонажи сна Бананана.
Пока я дремал, мы с грифоном долетели, скрипя авиационными ремнями до Царства, которое я не видел наверное тысячу лет. А Там – всё тоже: вечно багровое небо, платиновые холмы, изумрудные озёра, отражающие алый небесный цвет.
Ambassador of the Prestor John
