Давлат Худоназаров – кинематографист, политик, общественный деятель. Человек, хорошо известный не только в Таджикистане. За его плечами богатая биография – режиссер, оператор, сценарист, занимался политической, миротворческой и правозащитной деятельностью. Он был председателем Союза кинематографистов СССР, членом Верховного Совета СССР, членом ЦК КПСС, кандидатом в президенты Таджикистана. В прошлом.
Уже много лет как Давлат Назарович отошел от политики, сторонится публичности, редко общается с прессой. Большую часть времени он проводит в архивах и библиотеках в поисках малоизвестных фактов из истории российского присутствия на территории современного Таджикистана в конце XIX – начале XX века.
Последняя монография Худоназарова «Памирские экспедиции графа А.А.Бобринского 1895-1901 годов» вышла в свет в издательстве «Наука» в 2013 году как-то совсем незаметно для широкой публики – без рекламы и презентаций. Тем не менее, книга быстро разошлась по специалистам-этнографам и библиотекам, что неудивительно: в ней собраны редкие фотографии, документы и свидетельства о русских подвижниках, внесших неоценимый вклад в изучение культуры, языка, фольклора и антропологии таджиков. Скажу больше: автор сделал открытие, которое исправляет серьезную научную ошибку.
В эксклюзивном интервью Давлат Худоназаров рассказал о российском аристократе и этнографе, имя которого оказалось стертым из истории, его удивительных памирских находках, о параллелях между культурами русского и таджикского народов, прошлым и современностью, а также о простых людях и вечных ценностях.
— Давлат Назарович, ваша книга посвящена трем экспедициям графа Бобринского в горные регионы современного Таджикистана и, в частности, на Памир в конце XIX века. Чем вас привлекла личность этого человека?
— Когда я был еще студентом ВГИКа, я серьезно увлекся этнографией. Мне было интересно все, что исследователи писали по этнографии таджиков. Всегда хотел снять документальные фильмы, посвященные тем, кто открывал миру маленький скалистый Таджикистан, сохранивший древнейшие пласты общемировой культуры. Мою первую попытку средствами кино показать сохранившиеся на Памире таджикские традиции при рождении ребенка – фильм «Колыбельная» – запретили, копии уничтожили, а я попал в черный список неблагонадежных.
Это была дипломная работа, и я думал, что начало моей творческой биографии становится ее концом. А мне было 22 года… Но мне повезло – меня поддержали лучшие среднеазиатские режиссеры Толомуш Океев, Хаджакули Нарлиев, Булат Мансуров, директор киностудии «Таджикфильм» Обид Хамидов. Позже я хотел снять документальные фильмы, посвященные первым русским ученым на Памире и офицерам Памирского отряда.
Но и та, и другая идея были сразу категорически отвергнуты советской цензурой. Мне говорили: «Ты что! Про графа или белогвардейцев снимать?». Тогда это было табу. Но одержимость темой не пропала, став смыслом моей жизни, и не только в кино.
Был 1964 год, когда мне впервые попались книги графа Бобринского – их можно было прочитать в Ленинской библиотеке. Тогда у меня возникло желание узнать больше об этих экспедициях и их участниках, найти их потомков. Хотя формально с одним из членов экспедиции Бобринского 1898 года – выдающимся русским востоковедом Александром Александровичем Семеновым – я был знаком. Он жил недалеко от нас в Душанбе. Я был тогда мальчишкой и не знал, кто он, но по-соседски здоровался. И только когда он умер, а я стал старше, узнал, что он был директором института истории. Все книги и брошюры, отражавшие работу экспедиции, были изданы на средства графа Бобринского.
Каждая работа участников экспедиции 1898 года интересна по-своему, все вместе они стали значительным вкладом в изучение Средней Азии и нашли должное признание. Семенов за свои труды «Этнографические очерки Зарафшанских гор, Каратегина и Дарваза» и «Материалы для изучения наречия горных таджиков Центральной Азии» был удостоен золотой медали Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии.
Экспедиции Бобринского были первым опытом комплексного научного исследования, духовной и материальной культуры таджиков. В его команде были выдающиеся ученые – известный зоолог Николай Васильевич Богоявленский, Семенов. Сам же Бобринской был не только прекрасным ученым, но и человеком высочайших нравственных качеств. Все три экспедиции он организовал на собственные средства, но при этом никогда не придавал огласке свою благотворительность.
Но буквально лет двенадцать тому назад я нашел в Санкт-Петербурге маленькое сообщение, написанное этнографом Александром Решетовым, которое потрясло меня. Я узнал, что в Средней Азии побывал совсем не тот Бобринской, которому приписывали авторство книг по этнографии таджиков. Я, как и многие другие исследователи, думал, что эти экспедиции совершал Алексей Александрович Бобринской.
Все Бобринские – потомки одного рода, который идет от императрицы Екатерины II и графа Орлова. Оказалось, что тот человек, который много раз ездил в Таджикистан, – Алексей Алексеевич Бобринской – начисто забыт, стерт из истории России, а все его книги оказались под именем его троюродного брата, археолога Алексея Александровича.
Более того, мне сообщили, что могила Бобринского в итальянском местечке Сиузи, куда он эмигрировал после революции и где умер, потеряна. Не осталось ни имени, ни могилы человека, внесшего колоссальный вклад в изучение этнографии и культуры русских и таджиков.
— Как могла произойти такая подмена имен?
— Это была библиотечная ошибка 1930-х годов. Поскольку оба Бобринских имеют инициалы «А.А.», еще в 1902 году книгу Алексея Алексеевича приписали другому Алексею Бобринскому. Боюсь, что и сейчас в библиотеках эта ошибка не исправлена. Хотя в журнале Российской национальной библиотеки и других изданиях вышли несколько моих статей по поводу этой ошибки библиотекарей, которая повлекла за собой серьезную научно-историческую неточность. В 2011 году была переиздана книга Алексея Алексеевича «Народные русские деревянные изделия» и опять же – под именем Алексея Александровича, причем под фамилией Бобринский. Когда я доказал, кому на самом деле принадлежит авторство этой книги, мне позвонили из издательства и попросили написать предисловие к новому изданию, в котором Алексей Александрович БобринскИй был исправлен на Алексей Алексеевич БобринскОй.
А могилу Бобринского в Кастельрото близ Сиузи я все-таки нашел. Благо, за ней ухаживают, она не заброшена. Я также поддерживаю контакты с потомками его спутника и автора всех сделанных в Таджикистане фотографий Николая Богоявленского, который оставил очень важные для нас путевые заметки в ходе первых экспедиций в наш край.
— Таким образом, ваша книга восстанавливает историческую правду в отношении несправедливо забытого русского ученого?
— Эта книга – дань памяти и почтения человеку, который в свое время проявил это почтение к моему народу. Все, что он писал о таджиках, наполнено большим уважением к людям, среди которых он бывал, жизнь которых изучал. Это очень бережное его отношение к моей родине, пожалуй, и стало той основной причиной, по которой я на протяжении большей части своей жизни занимаюсь этим выдающимся человеком и его исследовательской группой.
— Расскажите о самих экспедициях Бобринского – что интересного увидели он и его спутники в горах Таджикистана, и чем важны для нас эти свидетельства?
— Книга включает в себя собранные мной материалы о трех экспедициях Алексея Алексеевича в 1895, 1898 и 1901 годах и культуре таджиков, какой ее увидел русский граф. Он собирался поехать в Таджикистан еще и еще раз, но судьба распорядилась иначе. Его интерес к жителям гор был специфический. Он хотел узнать, почему люди оставляют долины и селятся высоко в горах. Теоретически он понимал – они уходят от невзгод, войн и насилия. Но дальше его интересовало, что они сохранили в своей культуре от предыдущей жизни. Он много размышлял об этом, открывая малоизвестные пласты духовных культурных ценностей различных регионов страны, начиная с Заравшана и Памира. Он искал и находил их созвучие с русскими традициями.
Вторая его экспедиция должна была продолжиться по пути к верховьям Пянджа. По Заравшану они опустились в Гиссарскую долину, отправились в сторону Гарма, перевалили горы и дошли до Ванча, но пройти выше по Пянджу не смогли, так как от Ванча далее начиналось бездорожье.
даже для местных были непроходимы. Основной путь пролегал по афганской стороне. Все думают, что железный занавес на границе опустился в советское время. На самом деле железный занавес на Пяндже опустился при афганском эмире Абдурахман-хане.
Русским категорически было запрещено переходить на афганскую территорию, потому что за их жизнь там никто не нес ответственности. Поэтому Бобринской и его спутники повернули обратно и отправились вдоль Пянджа в сторону Дарваза, где они еще не были. Там Бобринского заинтересовали орнаменты женских лицевых занавесок, которые, судя по рисункам, имели древнее доисламское происхождение. Он скупил, наверное, две трети всех этих изделий в Дарвазе.
И когда он издал книгу о них, известный критик и искусствовед Владимир Стасов написал, что это открытие, и он поддержал идею награждения Бобринского. Орнаменты этих занавесок оказались во многом удивительно схожими со старинными северорусскими орнаментами. Но два народа напрямую друг с другом не взаимодействовали, никто ни у кого не заимствовал.
— Наверное, у этого феномена есть более глубокие корни?
— Эти орнаменты принадлежат скифской культуре. Таджики тоже часть скифов-саков. В течение примерно тысячи лет – с VIII века до нашей эры до VI века нашей эры – территория южной России входила в состав ираноязычного царства, населенного скифскими племенами, а позже сарматами, аланами – родственниками славян, впоследствии расселившимися до северных окраин современной России. Представьте себе, что культуре этих орнаментов, образцы которых были в коллекции у Бобринского, около трех тысяч лет. И сохранились они только в Дарвазе, причем всего в двух-трех кишлаках. Уже в близлежащих селениях этого нет. Это была удивительная находка.
— Действительно, это очень интересное открытие. А какие-то еще параллели между иранской и русской культурами были замечены Бобринским?
— О родстве русской и иранской культур свидетельствует схожесть многих обычаев двух народов. Например, когда Бобринской был на памирской свадьбе, он увидел, что в доме жениха завесу, прикрывавшую лицо невесты, друг жениха открыл прутьями. На самом деле должны были открыть луком со стрелой, которого, возможно, просто не оказалось. В Вахане и Шугнане до сих пор помнят о таком обычае. Даже на моей свадьбе в Душанбе лицо моей невесты открыли луком со стрелой.
Кстати слово «невеста» на моем родном языке звучит «невенц». Так вот Бобринской позже отметил в своей книге, что в России еще в ХVII веке, во времена первого Романова, царя Михаила Федоровича, был обычай открывать лицо невесты луком со стрелой. О свадьбе царя в летописи сказано: «И раскрывал Государыню Царицу боярин Иван Никитич Романов, покров подняв стрелою». Даже с лиц цариц покрывало поднимали луком. В чем смысл этого обряда? Считается, что невеста очень уязвима перед всякими бесовскими силами.
В родительском доме ее охраняет огонь. А по пути от родительского дома до дома жениха на нее могут оказать влияние всякие злые духи, поэтому лицо ее должно быть закрыто. Сейчас уже памирские таджики не знают, почему невесту у нас одевают в красное – этот цвет символизирует огонь, который охраняет девушку после того, как она покидает отчий дом.
А у жениха, как и у русских, есть дружок, который держит наготове лук и стрелу, пока невесту везут в дом жениха, где она опять попадает под защиту священного огня. И только тогда этот друг жениха, который становится ее названным отцом, луком и стрелой открывает лицо невесты. Такая же традиция ранее бытовала и в России.
— Можно предположить, что местные жители поведали русским исследователям немало легенд.
— Безусловно. Так, в Зеравшане Бобринскому рассказывали про мугов, которые в древние времена построили в Зеравшанской долине развитую ирригационную систему, которая со временем пришла в упадок. Бобринской предполагал, что муги – это исчезнувшая этническая группа, от которой остались следы древней земледельческой культуры. Кроме всего прочего, Бобринской был хорошим хозяйственником у себя в имении Бобрики. Поэтому вопросы земледелия его очень интересовали, и с изрядной дотошностью он пытался выяснить, кто построил в Зеравшане древнюю систему каналов. На самом же деле муги были представителями зороастрийского религиозного сословия. Это были такие же согдийцы. Еще при жизни графа были найдены древнесогдийские рукописи замка Муг в Зеравшане, доказывающие, что мугами называли священников. Отсюда, мне кажется, пошло и слово «маг». Но поскольку зороастризм был вытеснен новой религией, — так и пошла информация о мугах, как об этнической группе, которая исчезла.
— Столько ценных сведений для науки, а имя человека забыто…
— К сожалению, имя Бобринского не упоминается в учебной литературе ни в Таджикистане, ни в России. Люди, которые вложили свои силы и интеллект, в данном случае – еще и свои средства, а порой рисковали жизнью, – о них в наших странах мало что известно. Ни улочки, ни школы не названо их именами.
Приведу Вам другой пример. Сейчас я собираю материалы о первых русских офицерах, служивших в Таджикистане, в частности, об Андрее Снесареве и Эдуарде Кивeкэсе. Оба – активные участники Первой мировой войны, Георгиевские кавалеры, генералы царской армии.
Кивекэс, будучи несколько раз начальником Памирского отряда, многое сделал для освобождения таджиков из-под гнета как иноземцев, так и местных феодалов. Он был финном, родился в Финляндии в 1866 году, но 20 лет своей жизни провел в Средней Азии. После окончания кадетского корпуса настоял на том, чтобы его направили на службу в Фергану. Он в конечном итоге смог со своими единомышленниками, русскими дипломатами и офицерами, убедить царскую власть взять население Памира под свою защиту.
Фактически Кивекэс является основателем города Хорога. Раньше штаб Памирского отряда располагался на Восточном Памире, а он перевел его в Хорог, который 20 лет спустя стал центром Горного Бадахшана. О его авторитете среди местного населения говорит тот факт, что, когда его в начале 1905 года в третий раз назначили начальником отряда, а это было зимой, жители местных сел отправились встречать его за десятки километров на Восточный Памир.
Представляете, чтобы в этом высокогорье в лютые морозы люди кого-то встречали далеко от своих сел, нужно быть очень уважаемым человеком. Кивекэс свободно говорил на таджикском, узбекском, киргизском, шугнанском языках, знал культуру и традиции горцев. А сейчас о нем забыли. В течение нескольких лет я пытался привлечь внимание финнов к его личности, потому что он, без сомнения, – один из первых правозащитников. Но финны им мало интересуются. Для них он остался русским офицером.
— Человек, ставший своим среди чужих, оказался чужим среди своих…
— Но в первую очередь мы, таджики, должны помнить, что эти люди много доброго сделали для нашего народа, и быть благодарны им. Когда мы что-то делаем у себя на родине – мы делаем это у себя дома. Но когда не таджики приезжали к нам и становились патриотами нашей земли, делали для нее больше, чем даже мы сами, — это дорогого стоит. Мы не имеем морального права придавать забвению имена тех, кто нам помог – это люди другой национальности, другой веры, но сделали они для нашей родины больше, чем многие из нас.
Я делал фильм о рождении таджикской республики, более 20 лет в архивах собирал материалы об отцах-основателях Таджикской ССР. Один из них –Абдукадыр Мухиддинов – был из богатого рода. Он отдал советской власти все семейное добро, потому, что искренне верил в идею, и был расстрелян в 30-е годы, как и Шириншо Шотемур и Нусратулло Махсум. А рядом ними всегда былАлексей Михайлович Дьяков, с которым мне посчастливилось дружить десять лет.
Он отлично говорил на таджикском языке. Кроме того, что Дьяков был первым наркомом здравоохранения, в годы территориального размежевания он защищал интересы таджиков, заявлял о том, что мы есть, как нация, и нам нужно государственное образование. Он сыграл активную роль в преобразовании Таджикской АССР в составе Узбекистана в самостоятельную Таджикскую ССР. У истоков таджикской государственности также стояли дипломат Андрей Знаменский, ученые Николай Корженевский, Михаил Андреев, Александр Семенов. Они изучали историю и культуру таджиков, много писали о нашем народе, показав тем самым, что таджики – это не нацменьшинство, как считали в начале 1920-х годов, а нация, достойная своего территориального образования.
— Думаю, некоторые из этих имен таджикистанцам знакомы. По крайней мере, Центральная республиканская больница в Душанбе носит имя Дьякова, именем Корженевского названы ледники, а имя его супруги Евгении носит один из семитысячников в Таджикистане…
— Это радует. И замечательно, что именем Ниссора Мухаммада назвали улицу в Душанбе. Правда, мало кто знает, кто такой Ниссор Мухаммад.
— А вы расскажите.
— Это был высокообразованный афганец из Пешавара, пуштун по национальности, который в 1923 году занялся организацией печати первых книг на таджикском языке. В то время даже газеты на таджикском языке не выпускалось, не говоря уже о книгах. И вот Ниссор Мухаммад вместе с Шотемуром и Дьяковым занялись выпуском таджикоязычной литературы. Им активно помогал Абдурахим Ходжибаев.
— Почему пуштун, приехавший из Афганистана, начал заниматься таджикскими вопросами?
— Наверное, потому же, почему и Дьяков, и Семенов, и Андреев. Ему стало обидно за таджиков – он-то знал, что таджики есть. Таджикский язык был государственным в Афганистане. Отмечу, что Ниссор дважды был наркомом просвещения Таджикистана.
— Кстати, в одной из своих статей вы цитировали британского путешественника и дипломата Ния Илеяса, который в 1887 году так охарактеризовал горских таджиков: «Нигде в Азии невозможно найти более миролюбивого, безобидного и приятного народа, чем эти таджики с верховьев Окса (Амударья – прим. ред.). Они полностью лишены фанатизма и обладают малой энергией и предприимчивостью, так что, как народ, они могут быть легко порабощены». Вы согласны с таким определением?
— В то время так и было. Таджики были порабощены соседями афганцами. В X веке беженцы-исмаилиты из Бухары и Самарканда, где они подверглись гонениям, уходили в горы. И Рудаки был ослеплен в то время, он вернулся умирать в свою родную деревню Панджруд.
Таджики Памира, представшие перед взором Илеаса, были потомками в том числе и тех беженцев. Часть из них исповедовали философию Носира Хусрава, суть которой была близка более известной философии непротивления злу насилием Льва Толстого. Ний Илеас увидел их в состоянии законсервированности на протяжении многих столетий, вдали от больших дорог, городов, стран. Это касается не только памирских, но и зеравшанских, раштских таджиков.
— А какими Вам видятся сегодняшние таджики – все такими же не фанатичными и малопредприимчивыми?
— Миграция изменила очень многое в нас. Адаптация к новым условиям повлияла и на нашу предприимчивость, и на энергетику. Таджиков теперь можно встретить всюду в мире. Есть много успешных примеров, как наши земляки нашли себя за пределами родины, благодаря трудолюбию, таланту и упорству. Но мы все более разобщаемся. Внутри нации есть регионализм, а внутри региона она фрагментируется на местности, значит – фундамент нации еще не прочен. Прародители у всех нас одни: согдийцы, бактрийцы, тохарцы, саки-скифы. Зерафшанские дома две тысячи лет назад по своей структуре были, как традиционные памирские дома – с колоннами, со сводчатым потолком, завершающимся окном в небо. Раскопки это подтверждают. Это не какая-то архитектурная самобытность Памира. Просто часть таджиков, бежавшая в труднодоступные горы, сохранила там элементы той культуры, которая когда-то была присуща их долинным предкам. Практически мы часть общего среднеазиатского потока, но я заметил, именно мы больше других жалуемся на судьбу, друг на друга, на власть в России и в Таджикистане. Такое впечатление, что нам не дан шанс повзрослеть. Те, кто понял это, много добились, преуспели.
— Раз уж затронули тему миграции, хочу спросить вот о чем. В 2002 году в одном своем интервью вы сказали, что миграция для таджиков – сугубо вынужденное явление. Позволю себе процитировать вас: «Таджики – оседлый народ. Они привязаны к своему образу жизни, к своей земле, и любые перемены для них очень болезненны. Практически они совершенно не приспособлены к здешней жизни. Там они жили в горах, в ином климате, в иных условиях. Все друг друга знали, знали чего от кого ожидать. Здесь они столкнулись с очень серьезными проблемами по организации жизни. Абсолютное большинство из них испытывают постоянный стресс». Не кажется ли вам, что сегодня ситуация изменилась, таджикистанцы привыкли к миграции, и новые поколения уже нацелены на миграцию в детства, со школьной скамьи?
— Я не уверен, что со школьной скамьи они нацелены на миграцию, но безработица безжалостна во всем мире. Да, ситуация изменилась, и миграция неумолимо влияет на переоценку ценностей. По последней переписи населения советского периода, таджиков в России было всего 34 тысячи, а сегодня – полтора миллиона. Многие здесь уже осели. Но большинство все-таки нацелено на возвращение домой, потому что связь с родиной у таджиков очень сильна – они на всю жизнь так и остаются привязанными пуповиной к горам.
Еще в начале ХХ века, когда памирские таджики впервые начали выезжать из Хорога в Ош, они рассказывали, что полностью растерялись, когда горы остались позади и они оказались в местности с другим ландшафтом. У них было ощущение беззащитности. Разговаривая с рабочими, которые отправлялись на заработки в Ташкент и возвращались в свои кишлаки, Бобринской спрашивал их, почему они возвращаются. Они отвечали: «Ватан ширин аст» (Родина сладка). И сегодня для таджика, и для меня в том числе, «Ватан ширин аст».
— Как известно, с экономической точки зрения трудовая миграция приносит большие выгоды обеим сторонам, но влечет за собой немало довольно острых социальных проблем. А как, на ваш взгляд, миграция влияет на ментальность и культуру людей?
— Самое страшное, что миграция разрушает преемственность поколений, преемственность культуры. Я это вижу и переживаю очень болезненно. Нас всех воспитывает и «перемалывает» среда. Люди из малых сел, где дети уже в пять лет здороваются с каждым прохожим, попадают в мегаполисы и, к сожалению, часто перенимают не самое лучше. Нас с пеленок воспитывали в духе уважения к старшим. А сейчас этого становится все меньше.
Миграция людей – естественный и вечный процесс. Ее стимулируют рост населения, войны, социально-политические события. Таджики могли бы удачно найти себя в сельскохозяйственном секторе России. Наш народ привык работать на земле. Но работа в сельском хозяйстве предполагает семейственность, коллективность. А приезжают одиночки, и все, что они зарабатывают, вынуждены отправлять семье, родным.
Еще в 1920-е годы Шотемур писал в Ташкент и просил принять переселенцев из Бадахшана, говоря, что земли не хватает. Тогда на Памире проживало 25-28 тысяч. А сейчас население увеличилось в 12-13 раз. Сто лет назад последний кишлак по гунтской дороге в сторону Восточного Памира был на 36-ом километре. Он назывался Дехибаста, что в переводе означает «замыкающий кишлак». А сейчас села простираются от Хорога на сто с лишним километров. Живого места не осталось – везде постройки, дома, потому что людям надо где-то жить. Мы уже строим на земле, которую можно возделывать. А где тогда выращивать сельхозпродукцию? У меня даже были конфликты с моими родственниками в кишлаках: ведь должна быть живая земля.
Сейчас на Памире экология – в плачевном состоянии. Вы куста не найдете на склонах гор. Последние стихийные бедствия, сели – они и из-за этого тоже, так как не осталось растительности, которая держит склоны. Когда-то вокруг Хорога росли каперсы, которые продают сейчас в супермаркетах за большие деньги. Мы с дедом их на склонах гор мешками собирали. Сейчас эти растения там не найти. На Памире были лошади – их уже там нет. В моем детстве, у моего деда еще были верблюды – их не стало в 1970-е годы. Все вокруг становится скудным. Сначала исчезают верблюды, лошади, потом исчезают деревья, исчезает все живое…
— А также исчезает милосердие и человечность друг к другу… Где их черпать?
— Возрождать духовность и любовь к ближнему. К сожалению, религиозные воззрения политизировались и отошли от духовных основ. Если ты отвечаешь на зло, ты его преумножаешь, расширяешь и начинаешь предавать свою веру. Наш менталитет – это то, как мы живем 24 часа, это и общение с природой, окружающим миром, людьми, животными. Это все составляет часть нашего мира. Там, где этого общения больше, люди добрее и мягче. Мы переселились в большие города и многое утеряли. Еще совсем недавно и к воде относились с любовью, как к живому организму. Если ты теряешь связь с природой и своей духовной культурой, ты теряешь человеческую сущность.
— В середине 1990-х вы уехали в Америку, была возможность остаться там, но вы предпочли вернуться в Россию. Почему? Россия вам ближе?
— Я вернулся, хотя Америка приняла нас в самое тяжелое для семьи время, и наши друзья сделали все для того, чтобы дать нам шанс на выживание. Мы вернулись, чтобы помочь тем, кто бежал из Таджикистана от войны, а позже трудовым мигрантам. В России мы занялись проблемами беженцев и мигрантов, которые бежали от войны и экономической разрухи. Отрадно, что рядовые россияне зачастую проявляют милосердие и помогают приезжим людям.
К сожалению, экономические возможности Таджикистана все еще ограничены. Есть определенные резервы рабочих мест, но они недостаточны, чтобы всех обеспечить. Хорошо, что сейчас возрождаются древние Шелковые пути. Дороги – это спасение для Таджикистана, имеющего ограниченные связи с внешним миром. Я вообще сторонник любой интеграции – народам нужно сближаться.
— Не могу не спросить о кинематографе. Не возникает ли желания вернуться, реализовать то, что когда-то было задумано, но по тем или иным причинам осталось неосуществленным?
— На любимое дело уже нет времени и сил, но есть желание помочь юному поколению советами, если я могу быть им полезным. Я ведь был и оператором, и режиссером, и сценаристом, снимал как документальные, так и игровые картины. В мае я был в Душанбе и в течение нескольких дней с утра до вечера проводил занятия со всеми, кто интересуется кино. В этом году руководство Таджикистана приняло постановление всемерно развивать национальное кино, и я в знак благодарности хотел помочь этому процессу, поделиться своим опытом с теми, кто в этом нуждается. Приходили люди самых разных возрастов – от школьников до пенсионеров. Я рассказывал им о становлении таджикского кино – о режиссерах Борисе Кимягарове, Бахтиере Худойназарове, Джамшеде Усманове и других. Мы смотрели фильмы, обсуждали их. Я знаю, сколько души и нравственности вкладывают в сохранение национального кино мои коллеги Саъдулло Рахимов, Сафар Хакдодов, Орзу Шарипов. Когда-то в Душанбе мы создали клуб любителей кино имени великого индийского режиссера Сатьяджита Рея. Вот что-то подобное хотелось бы возродить и показывать там хорошее кино, вершины отечественного и мирового кинематографа, чтобы связь поколений таджикских кинематографистов не прерывалась.
— Если ли молодежь, которая подает надежды на возрождение таджикского кино?
— Всегда есть талантливые молодые люди. Главное, чтобы у них была увлеченность и обязательно знание родной культуры. В молодости я много ездил по регионам и познавал лик своей родины. И сегодняшним молодым профессионалам и любителям кино советую больше узнавать родную страну, свой народ.
Возвращаясь к предыдущему Вашему вопросу, добавлю, и что еще я бы хотел собрать талантливых ребят из разных регионов Таджикистана – Бадахшана, Согда, Гарма, Куляба, Гиссара, Исфары, Кабодияна и из других мест – с тем, чтобы каждый из них потом снял небольшой фильм о своей местной культуре, о людях, о том, как они живут – с любовью, со знанием дела.
Мне хотелось бы, чтобы эти этнографические зарисовки с портретами людей, ритмом их жизни, традициями были собраны в киносериал, который бы показывали в школах на уроках родной истории, чтобы преподаватели использовали его как наглядное пособие, снимали барьеры отчуждения на школьном уровне. И если кто-то возьмется осуществить эту идею, готов всячески помочь. Ватан ширин аст…
ИА Фергана
