Одной из самых опасных фраз, когда-либо напугавших европейскую цивилизацию, были слова Хейзинги о том, что культура является одним из продуктов Игры. Эта фраза настолько жестоко сокрушила иллюзии о исключительном технологическом пути человечества в головах переводчиков, что на русский, английский и другие языки издательства переводили эту революционную фразу в каких угодно формах, вплоть до противоположных по смыслу. Что игра – один из видов культуры.
Этот подход отрицал как марксистский подход, гласивший, что из обезьяны человека сделали орудия труда и навыки ими пользоваться, так и гуманистический, который гласил, что человек настолько человек, насколько пользуется инструментами. И даже если в использовании инструментов нет ничего сколь-либо исключительно человеческого, то уж в производстве этих инструментов сугубо человеческое пренепременно должно быть.
После Хейзинги, который благодаря во истинно ньютоновской интуиции и обширным познаниям доказал, что именно Игра создала человека, рефлексировать на эту тему начал незаслуженно забытый Льюис Мамфорд. В своем opus magnum он попытался перевернуть взгляды на становление человека технического, заявив, что артефакты культуры не оставили практически никаких материальных следов, и только поэтому до сих пор не принимаются в расчёт.
Меж тем мифы, сказки и ритуалы, эти технологии слов, получили развитие задолго до появления первых технических устройств, они были доведены до такого высокого уровня совершенства, что остаются актуальными даже сейчас. В психологии и психоанализе они используются в практически неизменном виде в то время как программное обеспечение для компьютера меняется каждые 3-4 года и не достигает совершенства. Даже наблюдается откат назад: новые машины едут с той же скоростью и ломаются с той же частотой, iPhone с каждой новой цифрой практически не отличается от предыдущей модели (недавно даже одна фирма решила снова производить Nokia 3310!), политические технологии не меняются столетиями, ни одной новой идеи, ни одной новой социальной формы организации.
Меж тем все ярче проступает осознание того, что именно Игра лежит в основе всей человеческой деятельности, в основе социальной структуры и в основе социального порядка, и что человеческая культура, в том числе политическая культура, культура производства и бытовая культура – лишь попытки утилизации последствий этой Игры. Но понимание это, пришедшее к Хайдеггеру, Ортеге-и-Гассету, Бодрийяру, этологам, кибернетикам и игрокам в «Мафию», до сих пор не так популярно, чем могло бы быть. Море освобожденных работников, у которых Машина отнимает рабочие места, и которые коротают отпущенный им срок в играх разного рода – психологических, церемониальных, компьютерных, политических – все еще помешаны на личной эффективности, приемлемости трат, успехе, необходимости, специальности. То есть на категориях Машины.
Вторжение инфраструктуры
Если доиндустриальный человек жил и творил в мире идей, царстве мифа и империи знаков (того, что я называю собирательным словом «ультраструктура»), то человек индустриальный был вырван из этих универсумов и прикован к своим технологическим расширениям: дорогам, городам, квартирам, указателям, автомобилям и разного рода имуществу, у которого грань между пользой и барахлом весьма условна.
То, что раньше в отношениях между людьми управлялось мифом, игрой, церемонией, ритуалом, теперь управляется техническими устройствами, масса которой беспрестанно растет. Если раньше, чтобы открыть бутылку, нужно было поддерживать хорошие отношения с соседями, у которых этот штопор есть, то теперь инструструктура требует иметь свой штопор (и использовать его пару раз в год), не поддерживая отношений с соседями, не поддерживая связь на уровне ультраструктуры. Если раньше человек человеку предлагал товар или услугу лично, то теперь между людьми стоит огромный блок неоновой или баннерной рекламы.
Вторжение бесчеловечного в человеческие отношения, ранее управляемые исключительно человеческой ультраструктурой, и есть то, что мы можем назвать вторжением инфраструктуры. Оно происходит на всех уровнях. На уровне суверенитета и власти, где раньше разворачивались великие цивилизационные проекты конкретных людей и конкретных фамилий, теперь анонимное и деперсонализированное «государство», где даже чиновники, сколь-либо процессуально свободные, представлены этакими бесчеловеками, «пингвинами», отрабатывающими должностную инструкцию. Политика превратилась из состязания идей и проектов в бумагообрабатывающий завод. Например, весь созыв Госдума будет обрабатывать законопроекты, внесенные в прошлый созыв, и до конца истечения полномочий не сможет рассмотреть эти 2500 законопроектов.
Социальный ландшафт превратился в ландшафт физический, технологически осваеваемый. Не люди решают какой город строить, а город указывает кому готовить себя к какой профессии. Не человек решает куда ехать отдыхать, а инфраструктура указывает ему из какого пакета предложений выбрать – Египет или Турцию.
Оперативные мероприятия Социального вроде инициативы Колумба искать путь в Индию заменены операционными производственными цепочками. Теперь «колумбов» готовят в вузе, пишут должностные инструкции и предписания, разводят вокруг них мероприятия по мотивации, а потом в конечном счете обязывают делать открытия за зарплату, наказывая экономическим неуспехом тех, кто уклоняется от технологического конвейера по производству жизни общества.
На уровне взаимодействия лицом к лицу вторгается инфраструктура, не столько соединяя, сколько разделяя людей твиттерами, фейсбуками, вконтактами, «полуживыми журналами». Не за горами тот день, когда рекламные боты будут продавать товары и услуги другим рекламным ботам без участия человека, но за его счет. А также спорить между собой, оставлять друг другу едкие комментарии, вести друг против друга маркетинговые войны.
Даже на уровне тела проникает инфраструктура. И речь не только о трансгуманизме. Повсеместное разрастание Машины потребовало делать подобными машине как можно большее количество людей. Например, работать как компьютер, сидя на одном месте и не прокрастинируя часами. В XX веке наркотики применяли в армии или в спорте, теперь он проникает в широкие массы, но не как увеселение, а как средство производства состояний своего тела.
Если в 20 веке наркотик использовался для того, чтобы выйти из Машины (собственно, поэтому президент Никсон и назвал Тимоти Лири, популяризатора сильнодействующих веществ, «самым опасным человеком в США», что тот наркотой срывал производственные показатели во времена «холодной войны»), то сейчас Машина освоила наркотики и создает моду на т.н. «микродозинг».
То есть скоро наркотики будут принимать как раз для того, чтобы в машину встроиться и не выпасть! Человек, сидящий на ЛСД будет веселым, подтянутым, никогда не устающим, всегда в тонусе, бодрым и отзывчивым, пока человек без наркоты будет зависим от своих биоритмов, спадов и подъемов настроения и сил. И будет проигрывать в экономической и производственной гонке.
Скифское отвоевание
Поставить вопрос о том, что Игра не только нормальный способ упорядочивания человеческой жизни, но и единственный стоящий способ – это пойти против мейнстрима, бросить вызов огромному количеству людей, зарабатывающих тем, что превращают в безотказные машины других людей, а также глубоко оскорбить всех, кто совращен Машиной. Заявить, что инфраструктура является подчиненной ультраструктуре средой это заявить, что ценности, стоящие за товаром, это не привесок, позволяющий взвинчивать их цену, они самостоятельны, и требуют, чтобы в их интересах жертвовали ценой на товар. Это заявить, что мы загадили свое жизненное пространство автоматами, под которыми похоронили людей. Их призраки тянут из-под завалов свои окровавленные руки, инет такого МЧС, которое бы вытаскивало бы их из-под обломков. Это заявить, что сперва идет достоинство человека и его образ жизни, и если какие-то автоматы калечат этот образ жизни, разрушение таких машин не является криминалом или проблемой неприкосновенности частной собственности.
Именно это и есть скифский путь, путь игрового продвижения времени бытия.
Инфраструктура позволяет копировать старое, но не позволяет создавать новое. Также как можно бесконечно составлять словари слов, переписывая старые словари и уточняя их, но лишь в Игре слов можно создавать новые слова.
Сегодня мы живем в мире, где Машина обгоняет человека на коне, поэтому несмотря на декларации создавать новое запрещено программным кодом этой машины. Мы бесконечно болтаем о том, что выбираем инновационный путь развития, стимулируем в людях креатив или открытое общество, но стоит кому-то сказать что-то по-настоящему новое (хотя бы прибить себя к брусчатке на красной площади или принять ЛСД, как делал Лири), как сразу вскрывается лицемерие этой болтовни.
Однако именно сейчас люди в гораздо большей степени открыты к настоящим переменам, так как появляется значительное количество освобожденных работников, чье место в системе распределения друга занимают автоматы. У них есть время и средства к существованию, но они тратят их на тренинги повышения своей эффективности, новые виды образования и прочие формы вмашинивания обратно. Настало время сделать им скифское предложение, от которого невозможно отказаться. Научить упорядочивать жизнь не Машиной, а Игрой, краеугольным камнем человеческого существования.
Виталий Трофимов-Трофимов
